Вскоре после его царице бог сына дает,
Поп приходил со молитвою,
Имя дает Костентинушком Сауловичем.
А и царское дитя не по годам растет,
А и царское дитя не по месяцам, —
А который ребенок двадцати годов,
Он, Костентинушка, семи годков.
Присадила его матушка грамоте учиться:
Скоро ему грамота далася и писать научился.
Будет он, Костентинушка, десяти годов,
Стал-то по улицам похаживати,
Стал с ребятами шутки шутить,
С усатыми, с бородатыми,
А которые ребята двадцати годов,
И которые во полутридцати;
А все ведь дети княженецкие,
А все-то ведь дети боярские,
И все-то ведь дети дворянские,
Еще ли дети купецкие.
Он шутку шутит не по-ребячьему,
Он творки творил не по-маленьким:
Которого возьмет за́ руку,
Из плеча тому руку выломит;
И которого заденет за ногу,
По гузна ногу оторвет прочь;
И которого хватит поперек хребта,
Тот кричит-ревет, окарачь ползет,
Без головы домой придет.
Князи, бояра дивуются
И все купцы богатые:
А что это у нас за урод растет?
Доносили они жалобу великую
Как бы той царице Азвяковне,
Молодой Елене Александровне.
Втапоры скоро завела его матушка во теремы свои
Того ли млада Костентинушка Сауловича,
Стала его журить, бранить,
А журить, бранить, на ум учить,
На ум учить, смиренно жить.
А млад Костентин сын Саулович
Только у матушки выпросил:
«Гой еси, матушка,
Молода Елена Александровна!
Есть ли у меня на роду батюшка?»
Говорила царица Азвяковна,
Молода Елена Александровна:
«Гой еси, мое чадо милое,
А и ты младой Костентинушка Саулович!
Есть у тебя на роду батюшка,
Царь Саул Леванидович.
Поехал он за море синее,
В дальну Орду, в Половецку землю,
Брать дани-невыплаты,
А поехал он на двенадцать лет;
Я осталася черевоста,
А черевоста осталася на тех порах.
Только ему, царю, слово выговорила:
«А кому меня, царицу, приказываешь и наказываешь?»
Только лишь царь слово выговорил:
«Никому я тебя, царицу, не приказываю и не наказываю;
А токо ли тебе господь сына даст,
Ты-де вспой-вскорми,
Сына за мной пошли;
А токо ли господь тебе дочерь даст,
Вспой, вскорми, замуж отдай,
А любимого зятя за мной пошли».
Много царевич не спрашивает,
Выходил на крылечко на красное:
«Конюхи, приспешники!
Оседлайте скоро мне добра коня.
Под то седелечко черкесское,
А в задней слуке и в передней слуке
По тирону по каменю,
По дорогу по самоцветному;
А не для-ради меня молодца басы,
Для-ради богатырския крепости,
Для-ради пути, для дороженьки,
Для-ради темной ночи осеннеи,
Чтобы видеть при пути-дороженьке
Темну ночь до бела света».
А и только ведь матушка видела:
Ставал во стремя вальящатое,
Садился во седелечко черкесское.
Только он в ворота выехал,
В чистом поле дым столбом;
А и только с собою ружье везет,
А везет он палицу тяжелую,
А и медну литу в триста пуд.
И наехал часовню, зашел богу молитися,
А от той часовни три дороги лежат.
А и перва дорога написана,
А написана дорога вправо:
Кто этой дорогой поедет,
Конь будет сыт, самому смерть;
А другою крайнею дорогою левою —
Кто этой дорогой поедет,
Молодец сам будет сыт, конь голоден;
А середнею дорогой поедет, —
Убит будет смертью напрасною.
Втапоры богатырское сердце разъярилося,
Могучи плечи расходилися,
Молодой Костентинушка Саулович
Поехал он дорогою среднею,
Доезжает до реки Смородины.
А втапоры Кунгур-царь перевозится
Со теми ли татарами погаными.
Тут Костентинушка Саулович
Зачал татаров с краю бить
Тою палицею тяжкою.
Он бьется, дерется целый день,
Не пиваючи, не едаючи,
Ни на малой час отдыхаючи.
День к вечеру вечеряется,
Уж красное солнце закатается,
Молодой Костентинушка Саулович
Отъехал он от татар прочь, —
Где бы молодцу опочив держать,
Опочив держать и коня кормить.
А ко утру заря занимается,
А и младой Костентинушка Саулович,
Он, молодец, ото сна подымается,
Утренней росой умывается,
Белым полотном утирается,
На восток он богу молится.
Скоро садился на добра коня,
Поехал он ко Смородине-реке.