Как доехали до той реки до Бере́зины,
Становился князь Роман Дмитриевич
У той реки у Березины,
Припутал силушку пить во реку во Березину.
Начала силушка пить во реке во Березине:
Которая сила пила нападкою,
Говорил князь Роман Дмитриевич:
«Той силе на бою мертвой быть».
Отпущал назад тую силушку;
Котора сила пила шеломами да черепушками,
Тую силу с собой брал.
Как выехал на далече-далече чисто поле,
Становил он силушку на чистом поле,
Сам своей силушке наказывал:
«Ай же, силушка моя великая!
Кормите-ко добрых коней,
Кормите не травкою не шелковою,
Кормите-ко пшеницей белояровой,
Кормите коней, а сами слушайте:
В кой стороне я заграю черным вороном,
На первый након седлайте-уздайте добрых коней;
А заграю второй након черным вороном,
Вы садитесь на добрых коней;
А третий раз заграю черным вороном,
Так поезжайте скоро-на́скоро,
Заставайте меня в живностях».
Как сам обернулся черным вороном,
Полетел он по чисту полю,
Прилетал к рубежу ко Московскому:
Стоит там литва поганая,
Раздернуты шатры белополотняны,
Спущены добры кони
Во московские во травки во шелковые,
Во московские пшеницы белояровы.
Обернулся он серым волком,
Добрых коней по чисту полю поро́згонял,
У иных горлышко повы́рывал,
А иных вогнал во реку во Бере́зину;
Обернулся тонким белыим горно́сталем,
Заскакивал в шатры белополо́тняны;
Там у них луки поразметаны,
Сабельки, оружья пораскиданы,
Сила спит крепко, не пробудится.
У тугих луков тетивочки повыкусал,
У сабелек острийца повыщепал,
У оружьицев кремешки повывертел.
Тут-то племянничек трехмесячный
Испровещился языком человеческим:
«Ай же ты, моя родная матушка,
Молода Настасья Дмитриевична!
Твой братец любимый, мой дядюшка,
Поскакивает по шатрику тонким белыим горносталем,
Выручает нас со полону, со неволюшки».
Как тут-то сила пробуждалася,
Пробуждалася она, перепалася,
Как вешняя вода всколыбалася;
Стала има́ть горносталя во шатриках,
Соболиными шубками призакидывать.
Он по шубкам, по рукавчикам выскакивал,
На улушке обернулся черным вороном,
Вылетел во сырой дуб,
Сам заграял во всю голову, —
Как сила его услышала,
Начала седлать-уздать добрых коней.
Говорят два Витника, два совитника:
«Не грай, не грай, Московский князь, черным вороном:
Натянем мы тугие луки,
Кладем востры калены стрелы,
Застрелим тебя, черна ворона,
И спустим твою тушу на сыру землю,
И распустим твое перье по чисту полю,
И прольем твою кровь по сыру дубу,
Предадим тебя смерти скорыя».
Заграял он во второй након, —
Начала сила садиться на добрых коней,
Садиться на добрых коней, приготовлятися.
Говорят два Витника, два совитника:
«Не грай, не грай, Московский князь, черным вороном:
Натянем мы туги луки,
Кладем востры клены стрелы,
Застрелим тебя, черна ворона,
И спустим твою тушу на сыру землю,
И распустим твое перье по чисту полю,
И прольем твою кровь по чисту полю,
Предадим тебя смерти скорыя».
Заграял он во третий након —
Услышала сила, наехала,
Начала сечь-рубить литву поганую.
Тут-то литва хватилась за оружьица:
У оружьицев все кремешки повыверчены;
Хватилась литва за сабельки:
У сабелек острийца повыщепаны;
Хватилась литва за копьица:
У копьицев конечики повыломаны;
Хватилась литва за туги луки:
У тугих луков тетивочки повыкусаны.
Той порой, тыим времечком,
Присекли-прирубили всю литву поганую,
Взяли большему брату выкопали очи ясные,
Меньшему-то брату по колен отсекли ноги резвые,
Садили безногого на безглазого,
Отпущали к Цимбалу, королю Литовскому,
Отпущали, сами наказывали:
«Скажите Цимбалу, королю Литовскому,
Что Московский князь Роман Дмитриевич
Старостью не стареет,
Голова его не седатеет,
Сердце его не ржавеет,
Слава ему век по веку не ми́нует».