Дорохов вздохнул. Его отчаянно напрягала мысль о том, что своим желанием свободы от вышестоящих командиров он загнал себя в ловушку. Так нужный ему Георгиевский крест для производства в офицеры мелькал где-то в ичкерийских лесах, но схватить его не было никакой возможности, командуя летучим отрядом. Подсознательно он даже опасался стать со временем нерукопожатым среди офицеров, особенно, в связи с тем, что ему вот-вот поручат самостоятельно жечь мелкие хутора вдоль линии продвижения Чеченского отряда. Карателей в благородной среде никто не любил. Тут не спасут былые заслуги и протекция старших товарищей.
— Маешка! — нарушил паузу в разговоре Столыпин. — Расскажи, как ты своего денщика отучил мед любить.
— Глупая выходка.
— Расскажи.
— Ну, ладно. Дело было так. Презабавный был мой денщик малоросс Сердюк. Бывало, позову его скуки ради и спрашиваю: «Ну, что, Сердюк, скажи мне, что ты больше всего на свете любишь?» «Ну, що, ваше благородие… оставьте, ваше благородие… я ничого не люблю…» А я знай себе продолжаю: «Ну, что̀, Сердюк, отчего ты не хочешь сказать?» — «Да не помню, ваше благородие». «Скажи, — пристаю, — что̀ тебе стоит? Я у тебя спрашиваю, что ты больше всего на свете любишь?» Сердюк все отговаривается незнанием. Убедившись, что от барина своего никак не отделается, добродушно делает признание: «Ну, що, ваше благородие… Ну, пожалуй, мед, ваше благородие». А я в ответ: «Нет, ты, Сердюк, хорошенько подумай: неужели ты в самом деле мед всего больше на свете любишь?» И так ему докучаю с четверть часа, пытая на все лады. Наконец, когда истощался весь запас хладнокровия и терпения у бедного Сердюка, на последний вопрос мой о том, чтобы подумал хорошенько, не любит ли он что-нибудь другое на свете лучше меда, он с криком выбегал из палатки, говоря: «терпеть его не могу, ваше благородие!..»
Офицеры засмеялись.
— Пожалуй, пора и честь знать!
— Я вам еще одну шутку припас, господа!
— Какую же⁈
— Взгляните на часового!
Все встали, отряхнулись. Собрали корзины. Подошли к солдату.
— Так это же чучело! Мишель, с ума сошел⁈ А если бы чеченцы⁈
— Ну, так пронесло! — расхохотался Лермонтов и двинулся к лагерю, напевая какую-то песенку.
Приятели потащились за ним, костеря на все лады.
Когда они удалились, из ближней канавы поднялся Вася, пролежавший полночи в секрете, охраняя по собственной инициативе поэта и его приятелей.
— Чучело! Мед! Как дитя, право! А еще прозывается классиком! То есть, будет прозываться! Вот, черт, опять запутался!
Он прислушался. Все было тихо. Крадучись двинулся обратно в лагерь.
… Подозрения Дорохова оправдались. Летучий отряд все-таки отправили заниматься грязной работой.
Галафеев развернул свои батальоны на север и двинулся в сторону Урус-Мартана. Подойдя к Гойтинскому лесу, впервые столкнулись с серьезным сопротивлением. Выбили штыками чеченцев из аула Апшатой-Гойта. Неприятель продолжил обстрел из леса. Открыли картечный огонь. Горцы не сбежали. Все также продолжили ружейный обстрел авангарда.
— Господин поручик! — обратился генерал-лейтенант к Штакельбергу. — Осмотрите опушку. Чем они там укрываются?
Лермонтов дернулся, чтобы вызваться, чтобы отправили в разведку его, а не графа, но не решился. Остался в свите генерала, гарцуя на своем белоснежном коне.
Прикомандированный к отряду адъютант военного министра граф Штакельберг помчался к лесу после слаженного картечного залпа из шести орудий. Обнаружил, что за деревьями скрываются крепкие завалы из бревен, из-за которых чеченцы ведут огонь. Лошадь под ним заржала: в нее попала пуля. Поручик развернулся и помчался обратно. Доложил.
— Полковник Фрейтаг! Атаковать завалы штыками егерей! Князь! — окликнул Галафеев командира кавалерии полковника Белосельского-Белозерского. — Забирайте казаков и летучий отряд Дорохова и отправляйтесь жечь аулы. Не забудьте про поля!
Первым было сожжено селение Апшатой-Гойта. Потом Таиб, Урус-Мартан. Отряд Галафеева двинулся в сторону аула Гехи. Огромные засеянные поля перемежались с участками с густым лесом, сквозь которые пролегали просеки вдоль дороги на запад. Через многочисленные обрывистые русла речек и ручьев, спешащих к Сунже, приходилось строить мостки, чтобы перетащить артиллерию и обоз. Саперы работали не покладая рук.
Кавалерия покинула отряд и двинулась к предгорьям вдоль речки Рошня, планируя сжечь все аулы и хутора на ее берегах — Чурик-Рошня, Пешхой-Рошня, Хажи-Рошня и другие. Поля совершенно истреблялись.
— Господин юнкег! — смешно оттопырив губу, процедил Белосельский-Белозерский, сильно картавя. — Возьмите своих пагтизан и газбегитесь с гогцами, засевшими в балке.