— Какие молодцы, куринцы! Сразу видна школа Ахульго! — ожил Галафеев.
— Среди них много людей из свежих пополнений, — возразил барон Россильон.
— Если голова хороша, приделай к ней хоть три хвоста — все равно будет толк! Поручик Лермонтов! Отправляйтесь в передовую колонну и мигом обратно. Мне нужно знать, что творится у реки.
Валерик не остановил куринцев. Бежавшие следом за ними саперы, не дожидаясь приказа, кинулись на помощь, чтобы навести переправу. Но куринцы не желали служить мишенями для засевших в деревянных срубах за рекой надтеречных чеченцев. Их узнали сразу. Выкрикивая имена кунаков, храбрые солдаты по грудь в воде форсировали реку и сошлись лицом к лицу с бывшими друзьями. Русские кричали «Ура!», чеченцы отвечали своим гиканьем[2]. Пошла работа шашек и штыков.
Лермонтов наткнулся в лесу на смертельно раненого поручика Яфимовича[3]. Сюртук распахнут, как и белая рубашка. Из двух маленьких дырочек на груди сочилась кровь. Рядом с телом молчавшего бледного офицера стояли седоусые солдаты. По их лицам текли слезы.
— Отходит, сердешный! — шепнул солдат с тремя нашивками за выслугу на рукаве, вставая с колен. Он пытался перебинтовать грудь поручику, но понял, что все бесполезно. — Давайте, ребята, носилки из ружей и шинели соорудим и в обоз.
Лермонтов догнал полковника Фрейтага.
— Передайте генералу: мы идем дальше, за Валерик. Мои ребята вынесут дело на своих плечах!
Из-за реки больше не доносились выстрелы. Там резались грудь в грудь в яростной рукопашной схватке. Бились долго, с остервенением. Почти два часа. Чеченцы никак не хотели уступать, помня, что позади их семьи и понимая, что от русских пощады не будет. Но в итоге не устояли. Сдавая сруб за срубом, завал за завалом, они отступали все дальше в лес. Пал раненый в ногу Ахверды-Магома.
Фактически куринцы спасли отряд от поражения, но их победа обошлась дорогой ценой. Из более трехсот убитых и раненых в валерикском сражении на долю людей Фрейтага пришлось больше сотни, включая девять офицеров.
— Кинжал и шашка уступили штыку! — радостно доложил Лермонтов генералу.
Галафеев приободрился.
— Нужно двинуть артиллерию к реке. Поручик Евреинов! Берите конные орудия казаков и выдвигайтесь вперед. Будете картечью загонять обратно в лес неприятеля, если он покажется на дороге или опушке. Наших героев только не зацепите. Поручик Лермонтов! Передайте мой приказ капитану Грекулову: выдвинуться с полубатальоном мингрельцев в тыл куринцам и поддержать при надобности их атаку.
Выдавленные куринцами из леса чеченцы внезапно бросились справа на обоз.
— Евреинов, отставить! Пушки против этих! Я — к донцам!
Галафеев, позабыв о своих порученцах, тронул коня, чтобы поднять в атаку казаков. Но его опередил князь Белосельский-Белозерский, прискакавший из арьергарда. Совместными усилиями мингрельцев под командой жандармского майора Лабановского и казаков чеченцев рассеяли. Еще одну группу снесла картечь от здоровенного, как викинг, Евреинова. Донцы бросились в преследование. На левом берегу Валерика остались лишь русские и мертвые чеченцы.
— Кажется, дело сладилось, — устало произнес генерал.
Он слез с коня и уселся на барабан. Начал прикидывать, как половчее составить отчет военному министру, который будет читать император и который должен выглядеть, по меньшей мере, как доклад об успехе, а не о поражении. В его голове сами собой родились строчки двусмысленной формулы: «должно отдать справедливость чеченцам: они исполнили все, чтобы сделать успех наш сомнительным». Неожиданность столь многочисленной засады — вот на что стоит упирать, решил про себя генерал.
Порученцы забегали в разные стороны. Важно было не упустить момент, когда неприятель за рекой дрогнет. Тогда придет черед конницы. Казаки и сотня Дорохова подтягивалась к переправе. Последних вел Лермонтов, указывая дорогу. Он получил новый приказ: оттянуть назад саперов, увлекшихся схваткой на другом берегу, чтобы они занялись своей работой — навели переправу для артиллерии.
Проехали через заваленный телами и покрасневший от крови Валерик. Миновали балку, в которой совсем недавно кипела жаркая сеча.
— Вот потеха: в овраге до сих пор пахнет кровью, а ведь час уж миновал.