— Коста! — раздался насмешливый голос Рукевича позади.
— А? — я обернулся.
— Кому ты машешь? — спрашивал уже Малыхин.
И он, и Рукевич широко улыбались. Я посмотрел на дорогу. Тамары и Бахадура уже не было видно.
— И давно я так? — спросил.
— Да уже минуты две!
— Задумался. Спасибо, друзья, что уступили флигель.
— Мы же говорили тебе: он — твой, если тебе и Тамаре так будет угодно.
— Спасибо! Пока нет надобности, — я кивнул. — Пойду!
Шел, продолжая размышлять.
«Тамара права! О ней не стоит так волноваться. Круглосуточный присмотр за ней обеспечен. А вот мне пора взяться за ум! Тут все просто: игры закончились. Тут другой уровень ответственности. Отец — это теперь моя главная должность и мой главный чин. Любишь кататься, как говорится. Не испугался. Зажил полной жизнью в этом времени, будь любезен — отвечай. Сыну не нужны будут твои объяснения про сложную политическую ситуацию, подковерные игры, плохих генералов. Ему нужно будет, чтобы ты его кормил, поил, одевал, воспитывал. Стоп! Как — сын⁈»
У меня опять подкосились ноги. Я присел возле казармы.
«Никак не может быть сын. Лазарь не может сейчас родиться. Рано. Как бы я не крутил. Я же точно высчитал. Да, точно. Лазарь должен будет стать моим прадедом. Отцом моего деда Спиридона, в честь которого меня и назвали. Да, так. Точно так! Тогда, кого несет под сердцем Тамара? Что за идиотский вопрос⁈ Или мальчик, или девочка. Вариантов всего два. „Родила царица в ночь…“ Типун мне на язык! Значит, или сын, или дочь. Голова кругом. Так. По порядку. Сам себе накаркал, когда вспомнил про то, что жизнь закончил хорунжим. Не успел подумать, как разжаловали. То есть, все идет по плану высших сил. Значит, стоит надеяться… Да нет! Стоит верить и не сомневаться, что так и будет. Я выберусь из этого положения, стану хорунжим. Не штабс-капитан, конечно, но и не рядовой. Уже хорошо, поскольку выполню просьбу Томы. А если так, то, скорее всего, Тамара родит мне дочь! Дочку! Дочурку! Назовем её — Софья! Да! Соня, Сонечка! А уж Лазарь будет следующий! Вот Бахадур обомлеет! Он-то был уверен, что Тамара будет рожать только сыновей. И только потом одну дочь. А тут Софья будет первой!»
Я повеселел. Уже стал представлять, что родится обязательно копия Тамары. Значит, мир будет осчастливлен еще одной прекрасной девушкой, которая вырастет, выйдет замуж, нарожает детей… Тут опять пришлось замереть от роя космогонических мыслей.
«Получается, что я — прапраправнук из будущего — сам стал, ну, будем считать, основателем рода⁈ Сам себя родил? Все было для этого? Может, было так, что линия напрочь прерывалась в каком-то из течений жизни? А меня сюда выбросило, чтобы я не дал этому случиться? Спас наш род? Матерь Божья!»
На большее сил не хватило. Голова стала разрываться как от мыслей, которые мой ум никак не мог объять и переварить, так и от картинок, в которых рисовалась одна линия жизни, а от неё ответвлялись другие. Одна река жизни и её притоки. И непонятно, река ли продолжит свое течение в будущем или какой-то из притоков? Какая вода достигнет океана, а какая вся уйдет в песок в пустыне безмолвия и смерти.
«Не, не. На фиг! Это не моего ума дело, в том смысле, что моего ума не хватит. Может быть, Эйнштейн какой-нибудь и справился. Только не я! Моё дело следовать заданию и плыть по реке. По той реке, в которую меня швырнули. Верить, довериться и — плыть! Все записано! А, если так, то не нужно бояться!»
И в первый раз после того, как я узнал о беременности жены, я успокоился совершенно. А следом внутри поднялась такая волна радости и нежности, что я не удержался, поднял голову к небу и гаркнул:
— Я буду отцом! Ура!
… В роте, где мне выпало служить, как и во всяком замкнутом мужском коллективе, не все было всегда гладко. Редко, но эксцессы случались. Побегов и длительных самовольных отлучек не было, а вот на случаи своеволия и последующего телесного наказания насмотрелся. Бывало, напьется солдат, нагрубит старшему по званию или подерется, да и получит шпицрутенов. Перепадало даже тем, кто имел орден — и нижним чинам, и унтер-офицерам, хотя они были уверены, что им уже битье по спине не грозит. Если был пойман за пьянство или распутство, крест не спасал. Соберется полковой суд и вынесет приговор: получи столько-то палок[1]. Воровство у своих товарищей наказывалось ещё строже. Виновных прогоняли через пятьсот человек по три-четыре раза и отправляли служить в линейные батальоны. Мне эти сцены наказания — как серпом по одному месту. После стамбульской фалаки смотрел на телесные наказания как на злейшее зло. Слава Богу, не пришлось в руках подержать тонкий прут. Иначе нарвался бы на неприятности.