С «гибельным восторгом» Вася вдруг понял, что никак сейчас не сможет удержаться и сделает то, о чем даже не станет потом кому-то рассказывать, поскольку этот поступок и так будет греть его своим невиданным по наглости размахом.
— Одно плохо! — начал Вася.
— Что? — одновременно спросили Дорохов и Лермонтов.
— Больно гладкий у нас пленный офицер! Ни ссадины, ни царапины.
Шалопай Дорохов еле сдержался от смеха и предчувствия последующих событий.
— Да, Миша! А, ведь, Вася прав! Ты будто только минуту назад встал из-за стола ресторации. Надо бы тебя как-то измазать, изгваздать. Да и крови неплохо бы чуть пустить!
— Ты серьезно? — Лермонтов остолбенел.
— Увы.
— И как?
— Дозволите? — спросил Вася.
— Ну, если надо… — Лермонтов кивнул.
Вася быстренько занялся «гримом» великого поэта. Обмазал слегка грязью лицо, прежде знакомое ему по картинам в учебниках. Мундир также не пожалел. Уже через пару минут Михаил Юрьевич представлял вполне удобоваримое зрелище пленного русского, с которым не церемонились.
— А с кровью как? — задал резонный вопрос Лермонтов.
— Да, как⁈ — даже Дорохов растерялся. — Не бить же его взаправду?
— Какой бить⁈ — всполошился Вася, памятуя о каждой капле крови поэта, за которую он нес ответственность. — Это мы мигом.
Вася быстренько уколол себя кинжалом в палец, как врач в поликлинике при заборе крови.
— Не побрезгуете? — спросил прежде немного ошалевшего Лермонтова.
— Нет, Вася, — сглотнул. — Спасибо!
— Ага!
Вася быстро начал размазывать кровь по лицу. Дорохов в стороне и любовался, и давал советы. Общими усилиями таки превратили гения в совершенного лишенца.
— Так годится! — кивнул довольный Вася, осматривая Лермонтова.
— Да! — согласился Дорохов. — Скажи, Миша, талантливый наш Вася чертяка! И в бою — молодец! И хоть сейчас отправляй его в театр, кордебалет гримировать! Хотел бы ты, Вася, кордебалет гримировать? А? Признавайся!
— Да, ну! — Вася засмущался.
— Откуда ему знать про кордебалет? — резонно вопросил Лермонтов.
— Плевать! — отмахнулся Руфин, загораясь. — Хотел бы, хотел! Вижу! Да я и сам бы не отказался, Вася, сейчас быть не здесь, а посреди кордебалета. И чтобы вокруг не этот лес и деревья, а ножки, ножки… Ах! Ну, да ладно! Собрались все! — приказал Дорохов жестким голосом отряду. — Начинается!
[1] Пример. В 1835 г. «жительствующая Московской губернии Верейского уезда деревни Субботиной солдатка Агафия Николаева Голикова прислала прошение о учинении справки: в живых ли и где именно находится муж её, служивший в бывшем 18-м егерском полку Степан Иванов Голиков: если же умер, то снабдить её о том свидетельством». Ей сообщили, что муж умер в госпитале в 1830 году. 31-го января 1836 г. верейский земской исправник уведомил Голикову, что с этого момента она официально считается вдовой и может повторно выйти замуж.
[2] Таврида — казённые офицерские квартиры Таврического полка, знаменитые своими попойками.
[3] Так назвалась в кругу офицеров Театральная улица в Петербурге, где находились два дома постройки Росси. Там размещалась театральная школа. Офицеры искали там удовольствий, выходящих за общепринятые рамки.
Глава 2
Вася. Малая Чечня. 1-е июля 1840 года.
Столкнулись с вражеским отрядом из пяти человек на небольшой полянке. Выглядели они еще хуже Дороховского. Одно слово — оборванцы. И по аналогии — рыбак-рыбака — ни в чем отряд Руфина не заподозрили. Приняли за аварских мюридов. Начали разговаривать. Те, кто мог говорить по-лезгински или по-чеченски, зная язык, отвечали. Таких в отряде было большинство. Они и выдвинулись вперед. Разговор был обычный: откуда, куда и что вообще в мире творится, в котором, как известно, стабильности нет. Остальные, кто не участвовал в беседе, спокойно ждали. Только три человека из всей лесной братии были напряжены. Лермонтов, что понятно, Вася и какой-то молодой парень из вражеской пятерки. Собственно говоря, Васин нервяк возник именно из-за этого парня. Как только отряды столкнулись на лесной поляне, он глаз не сводил с Лермонтова. И смотрел недобрым взглядом, аж желваки ходили. И к разговору не прислушивался. Так и сверлил взглядом поэта, почти не мигая. Вася занервничал. Потом слегка пнул коня и встал чуть впереди Лермонтова. И уже тоже глаз не сводил с парня. И тоже — почти не мигал.
— Что он так смотрит? — наклонив голову, чтобы не было видно рта и шевелящихся губ, спросил Лермонтов.