«Да, до вечера еще дожить надо, Михаил Юрьевич», — чертыхнулся Вася про себя.
— И ты тоже перестань волноваться. Говорю же: выстрелим в воздух оба. Лучше посмотри туда.
Лермонтов указал на вершину горы, к которой они подъезжали. Посмотреть было на что. Громадная, тяжелая, чернее черного туча быстро надвигалась на неё.
— Ливанёт, мама не горюй! — покачал головой Вася.
— Знаешь, что бы написали в таком случае охочие до банальных сравнений?
— Что?
— Ну, те, кто поспокойнее, написали бы примерно так, — Лермонтов даже чуть поднял руку, изображая этого «спокойного» — «казалось, что сама природа призывала всех одуматься и отменить это безумство!»
— А кто погорячее?
— Кто погорячее? — Лермонтов прищурился. — Ну, они напишут, что «Казалось, что сама природа уже начала оплакивать великого поэта!» Пассаж в духе Марлинского.
Тут же взглянул на Васю, ожидая его реакции. Вася, вздохнув, покачал головой.
— Типун? — улыбнулся Лермонтов.
— Да побольше! Чтобы рта не могли раскрыть! — пожелал Вася.
— Ладно! — добродушно кивнул поэт. — Хотя, согласись, выглядит, действительно и впечатляюще, и страшно? Может, действительно, это знак? Нет? Тебе не страшно?
— Терпимо.
Васе было не до банальных сравнений. И бурю эту знаком он не считал. Если бы Вася принимал всерьез погоду или атмосферное давление, то вряд ли высунул бы нос из дома и начал шастать по глухим лесам, убивая людей.
Лермонтов, между тем не отводил глаз от этой тучи. Вдруг улыбнулся.
— Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Вася удивился. Посмотрел на поэта. Тот, как и ранним утром, сейчас смотрел куда-то вдаль, думал о чем-то своем.
— Не правда ли, гениальные строчки?
Вася не ответил, поскольку понимал, что Лермонтов и не ждет ответа.
— Знаешь, все говорят о гениальности Александра Сергеевича и приводят, как доводы, его другие стихи, Онегина. А для меня с самого начала вот эти четыре строчки все и определили. Я был ребенком, когда в первый раз их услышал. И, до сих пор не могу объяснить, что со мной тогда произошло. Я застыл от восхищения. Потом сердце застучало так часто, а голова так закружилась, что, казалось, еще мгновение и я потеряю сознание от восторга. Потом пришел в себя. И уже твердо знал, что Александр Сергеевич — гений. Чтобы так писать, как будто ты и не пишешь, не сочиняешь вовсе, а просто разговариваешь стихами. Что там разговариваешь? Дышишь. Я, может и немало написал, а вот такого так и не сподобился. Очень хотел всегда вот так просто написать. Никогда не забуду тот день!
— Да, понятно! — Вася ответил по инерции.
— В тот день, Вася, ночью я проснулся от того, что услышал шепот в своей голове. В тот день я стал поэтом. Вот из-за этих четырех простых, детских строчек. Как думаешь, получится и мне написать так же?
— Конечно.
Лермонтов кивнул с улыбкой. Потом вернулся в действительность.
— Подъезжаем.
Лошади быстро преодолели небольшой подъем. Еще один поворот, и открылась небольшая поляна у подножия горы Машук. Перкальская скала, дорога к Николаевской колонии[1].
Вася быстро огляделся. Васильчиков и Глебов стояли чуть в стороне. У края поляны, лицом к Васе стоял Мартынов, не сходя с дороги, возле него спиной — Столыпин, Трубецкой и кто-то третий, кого Вася еще не мог разглядеть. Когда разглядел, оглянулся на Лермонтова.
— И Руфин Иванович здесь?
— Ну, строго говоря, не полагается ему тут быть. Да и тебе, кстати. Не комильфо. Но он же друг. И ты. Подумали, что можем поступиться правилами. Тем более, что дуэль шутейная. Кстати, Дорохов это оружие и предложил. Которое ты «мандулой» обозвал! — Лермонтов опять рассмеялся.
— Миша! — Дорохов, заметив Лермонтова, уже шел к нему.
Радостная улыбка сошла с его лица, когда он заметил Васю. Дорохов поморщился.
— Вася! Ты как здесь?
— Он со мной, Руфин, — ответил за Васю Лермонтов. — Готово?
— Да, все обговорили!
— Хорошо! — сказал Лермонтов, спрыгивая с лошади. — Как будем стреляться?
[1] Согласно последним исследованиям обелиск под Пятигорском установлен неправильно, не на месте гибели поэта. Дуэль произошла примерно в 800 метрах от этой точки.
Глава 14
Вася. Пятигорск, 15–17 июля 1841 года.
Дорохов не успел открыть рта, как над ними раздались долгие и громкие грозовые раскаты. Все трое от неожиданности сначала вздрогнули, потом по инерции подняли головы к небу. Тут же полил дождь. Все также по инерции вытерли лица от первых попавших на них капель.