«Что⁈ Как⁈» — задрожал Вася, наблюдая за тем, как Лермонтов, словно подкошенный, упал на землю.
Первым к Лермонтову подбежал Мартынов. Наклонился, что-то прошептал. Потом вскочил на коня, ускакал. Все остальные бросились к поэту. Вася, плюнув на все приличия, растолкал дворян, упал на колени, быстро приложил ухо к груди Лермонтова. Тишины не требовалось устанавливать. Все молчали, так и не выйдя из шока.
— Дышит! — прошептал Вася.
Потом осмотрел рану. Ужаснулся. Пуля из нарезного ствола сделала свое дело. Равнодушно и без эмоций. Как и предполагал Вася, пробила навылет.
«Странный угол! — Вася уже взял себя в руки, отметил хладнокровно, когда чуть повернул Лермонтова на бок. — Это как она так прошила его снизу вверх⁈ Или сверху вниз? Легкие точно пробиты. Может, и сердце зацепила».
— Где врач? — поднял голову к остальным.
— Нет врача, — недрогнувшим голосом ответил Дорохов.
— Вы, значит, сюда толпой приехали, ящиком шампанского запаслись, а врача не догадались прихватить⁈
Никто не посмел сейчас Васе указывать на недопустимый тон.
— Отказались ехать в такую погоду, — сообщил Васильчиков.
— Так, что вы стоите⁈ — Вася заорал. — Или везите врача. Или карету, чтобы отвезти Михаила Юрьевича. Повозку на худой конец.
Все вышли из оцепенения. Бросились к своим лошадям. Через минуту на поляне, под проливным дождем, остались только двое: Вася и Лермонтов. Исчезли дружки-приятели, будто нашкодившие школяры, разбившие окно в директорской и теперь спешившие спрятаться.
Вася прикрыл поэта от дождя шинелью. Пытался зажать раны. Был на редкость спокоен. И это спокойствие говорило ему о неотвратимом.
«Даже если бы сейчас тут сел вертолет и его отвезли в лучшую клинику и к лучшим врачам, и то шансов было бы немного. А пока эти барчуки туда-сюда обернутся, он всю кровь потеряет. А которую не потеряет, так она в легких у него сейчас скапливается. Не выживет. Никак!»
Вася отвел ото лба Лермонтова прилипшие волосы. Неожиданно Лермонтов открыл глаза. Попытался улыбнуться. Что-то пытался сказать.
— Молчите, молчите, Михаил Юрьевич! Нельзя вам сейчас говорить.
Но Лермонтов продолжал шевелить губами. Вася наклонился.
— Форточка? — услышал вопрос Лермонтова.
— Скажете тоже! Так, дырочка небольшая!
Лермонтов улыбнулся. Опять показал, что Васе нужно наклониться вплотную к его губам.
— Врать не умеешь!
Вася молчал.
— И это не форточка. Это — дверь. Пора.
— Опять вы заладили. Ничего не пора. Сейчас врач приедет. Отвезем вас в больницу. Все еще выправится!
Лермонтов опять пытался что-то сказать. Но теперь вырывался только хрип.
— Молчите, молчите!
Лермонтов не слушался. Наоборот, было видно, как он собирается с силами. Ему было важно что-то еще сказать Васе.
— Я слушаю, слушаю, Михаил Юрьевич.
Лермонтов кивнул, благодаря. И начал говорить.
— Тучка плачет над горой
Под горой лежит герой.
Нашим временем убит
Юный Лермонтов. Пиит.
— У вас получилось, Михаил Юрьевич! Получилось! — с выступившими слезами Вася уже ничего не мог поделать. — Как у Александра Сергеевича. Как вы хотели.
— Считаешь?
— Конечно!
— Нет. Не совсем. Не так светло и по-детски, как у него. Но все равно — спасибо. У меня есть еще шуточный вариант. Для тебя, — чтобы все это сказать Лермонтову потребовалось минуты две, поскольку каждое слово ему давалось с трудом.
— Для меня⁈
Лермонтов кивнул, улыбнулся.
— Под горой лежит герой
Его убили мандулой![2]
Тут попытался засмеяться. А только начал хрипеть. И с каждым хрипом выталкивал сгустки крови изо рта. Вася засмеялся. Смеялся, плакал, вытирал кровь.
— Ты запомнил?
— Конечно!
Вася тут же повторил и четверостишие и двустишие Лермонтова.
— Хорошо. Спасибо. Все-таки моё последнее сочинение. Было бы жаль…
Лермонтов закрыл глаза. Вася уже не понимал, жив он или нет. Опять наклонился, приложив ухо к груди поэта. Обрадовался, когда уловил легкий скачок. Поднял голову, посмотрел на Михаила Юрьевича и сразу осознал, что этот, так обрадовавший его скачок, был последним предсмертным толчком его сердца.
— Умираю… — произнес Лермонтов последнее слово и затих.
…Только ближе к полуночи появились его слуги. Вася помог им уложить тело на телегу. Всю дорогу до дома шел рядом, не выпуская руки поэта.
В доме Вася так же помог уложить тело Лермонтова на стол. После этого вышел, сел в стороне и только прислушивался к тому, что творится внутри. Особо не обращал внимания на бесконечно сновавшихся туда-сюда людей, на объявившихся, наконец, друзей поэта. За те несколько часов, которые он провел у подножия Машука с бездыханным телом Лермонтова, успел и погоревать, и все выплакать. И было у него сейчас ощущение, что вместе со слезами выплакал он и все живое в себе и превратился в бездушного Человека в черном. Который, сидя в сторонке, положил последним своим делом в этом мире, куда его забросило против воли, в котором он боролся за свою жизнь до последнего, выяснить и понять, кто же и как лишил жизни Михаила Юрьевича.