— Выкуп! — попытался я его успокоить. — Мне довелось вытаскивать русских моряков и солдат из черкесского плена. Не скажу, что было легко. Но справился.
— Ты поможешь? — с надеждой спросил князь.
— Что я могу сейчас? — с горечью ответил ему. — Я простой унтер-офицер. Кто в горах станет меня всерьез слушать?
— А если выйдешь в офицеры?
— Боюсь, не выйду. Слишком могущественны мои враги.
Григол печально повесил голову. Исчезло мгновение надежды, навеянное моими словами — слабой и быстротечной, как случайный лучик света, вырвавшийся из грозовых облаков.
— Князь, не отчаивайся! Найдутся и другие переговорщики. Серебро или обмен — вот, что спасет твоего брата.
— Мюриды не понимают цену деньгам. Их аппетиты безграничны. Сколько запросят, миллион⁈ Где я раздобуду такую груду золота⁈ А обмен? Я же сказал: Шамиль требует сына.
— Это сперва. Ты же знаешь, как устроена торговля на Востоке. Я все это проходил. Сперва «дай серебра по весу пленника». Потом — «дай две овцы и пистолет».
Григол снова воспарил духом.
— Думаешь, найдем компромисс?
— Конечно, грузинский князь — это не простой мичман или капитан. Придется поторговаться. Лучше всего захватить кого-то из ближайшего окружения Шамиля. Какого-нибудь наиба…
— Где мы найдем такого?
— Сами придут, — пророчески сказал я. — В бою обретем предмет для торга, как подобает настоящим мужчинам!
— Да! — закричал Григол.
Он вскочил на ноги. Грохнул об пол чашу. Топчась на черепках, потряс выхваченным из ножен кинжалом.
— Да будет битва!
Устыдившись своего порыва, Орбелиани вложил кинжал в ножны. Уселся обратно на ковер.
— Что же мы все обо мне да обо мне… Как твои дела? Как дочка?
Я вздохнул. Теперь пришла моя очередь печалиться.
— Растет без отца. Вернулся из похода в Гурию. Перед выходом на Самурскую линию меня отпустили на три дня в Тифлис. Впервые Сонечку увидел. Покрестил…
Я не стал жаловаться, как провел зиму. Хвастать тут было нечем. Моя рота простояла в Кутаиси, охраняя арестованных мятежников, и приводила себя в порядок после гурийского похода. Незавидная мне снова выпала участь.
— Кто крестные? Надеюсь, наши?
— Наши-наши! — успокоил князя. — Крестной мамой, без споров и обсуждений, выбрали Ануш Тамамшеву, хотя Манана, твоя кузина, обиделась. Но на крестины все же пришла…
— А кум?
— Тут вообще все было непросто. Многие хотели, — я вздохнул, вспомнив непростой разговор с Федором Торнау. — Но примчался Сандро Гуриели. Бросился на колени перед Тамарой. Уж не знаю, что он ей сказал, но теперь мы с ним породнились.
— Я слышал, он многим тебе обязан…
— У него сын растет, знаешь?
Григол кивнул.
Не удивительно. В Грузии среди князей все про всё и про всех знали.
— В общем, на пиру Гуриель мне твёрдо сказал: сперва буду тебе кумом, а потом — сватом.
Орбелиани засмеялся.
— Выпьем за детей! За их будущее! За это и умирать легко, нам — воинам. А еще лучше — жить! Пить вино на свадьбах наших детей и смотреть, как подрастают внуки под жарким солнцем восхитительной Грузией. Они, наши дети и внуки, сделают нашу землю еще краше — настоящей жемчужиной в саду цветущих роз!
Я не смог не ответить с улыбкой:
— Вот, теперь, мой друг, я узнаю человека, написавшего:
Люблю я пир, где царствует свобода,
Где слово «пей!» с заката до восхода
Над беззаботной слышится толпой;
Где, веселясь за чашей круговой,
Мы пьяный рог сменяем азарпеше
… Наутро хмельные чаши мы сменили не на серебряную чарку для вина, а на ружья. На наш отряд набросились аварцы под предводительством нового наиба Кази-Кумуха, Хаджи-Ягья. Четыре тысячи против двух рот, 30 казаков и одного единорога. Нас было чуть более трехсот бойцов, которых бросили горские милиционеры, как только окрестные горы заполнились мюридами.
Только вчера мы пили вино и мечтали захватить в плен наиба. И вот он перед нами. И соотношение сил такое, что впору самим задирать лапки кверху. И на помощь основного отряда нечего рассчитывать — до него 25 верст по сложно проходимым горам.
Князь Орбелиани принял командование на себя. Отделил 80 человек в резерв, разместив их на левом фланге. Эриванцы встали на правом. Тонкая темно-синяя линия обороны на возвышенностях. Только на сложный рельеф и была надежда. Призрачная как горная роса на лепестках роз, которую любил воспевать князь.
Сегодня он не был поэтом. Пришел черед капитану показать, чего он стоит как воин.