— Вы это серьёзно? — Аласов был огорошен услышанным. — Фёдор Баглаевич, вы действительно так решили насчёт меня?
Шея директора побагровела, по лицу его было видно, что решение Пестрякова и для него новость. Но сказал он всё-таки то, что от него требовалось:
— Да, Серёжа, ничего у нас с тобой не получается. Я ведь предупреждал… Ты извини, не со зла всё это, такие уж обстоятельства… — он помялся, подёргал щекой. — Тимир Иванович, конечно, несколько сгустил. Оба вы горячи… Приказа, марания трудовой книжки — ничего такого не нужно… Отпустим тебя с миром. В какую школу захочешь, туда и пойдёшь.
— Согласен, — поспешил поддержать его завуч. — Есть простейшее решение: по собственному желанию. Напишите заявление в роно, придумайте мотив какой-нибудь по своему усмотрению. Остальное беру на себя.
— И здесь от надувательства не удержались! — горько усмехнулся Аласов.
— Вам смешно, Сергей Эргисович? В таком случае — спокойной ночи. Мы терпели до поры, уговаривали. Но, видно, не судьба нам под одной крышей. Всё, что нужно было сказать, вам уже сказано. Срок — до конца текущей четверти…
— Не выйдет… Не рассчитывайте! Из этой школы я никогда не уйду.
— Уйдёшь!.. — сказал Тимир Иванович сквозь зубы. — Прогоним заледенелой жердью!
— Вот теперь всё ясно, — сказал Аласов в дверях, надевая пальто. — Никакого тумана. Спасибо за откровенность.
XXVIII. Сегодня не кончается
Промысловые лыжи, широкие, на оленьем меху, надёжно держали в самых глубоких ярах, не проваливались и не черпали снега. На таких лыжах можно свободно пройти всю тайгу насквозь. Только бы сил хватило да было зачем.
Вчера из района, как ни спешил, вернулся поздно. Хотел тотчас же отправиться в Летяжье, вдогонку за ребятами, но мать отговорила: куда в ночь, усталый, из одной дороги в другую. Ничего с твоими школьниками не случится — взрослые парни и девки, в старину такие уже по второму ребёнку нянчили. Да и старик Лука с ними.
Она ни словом не обмолвилась о его поездке в райцентр, но от скорбных её глаз Аласову делалось не по себе. Смотрит так, будто он уже обречён. В какой-то миг (словно душа надломилась) ему захотелось, как в детстве, припасть к коленям матери, зарыться лицом в её фартуке.
Но он засмеялся во всю глотку, прочитав нечто забавное в газете, которую просматривал за ужином: «Слушай, мама, что написал один пенсионер…» Приступ сыновнего веселья среди ночи нисколько не развеселил мать. Она даже стала посматривать на него с некоторой опаской: ишь ты, как хохочет странно…
Ну да ладно! Спать, спать! Завтра подняться затемно и — в Летяжье!
…Тонко повизгивая на прочном насте, лыжи несут его вперёд, сквозь сумрачную чащобу. Деревья впереди сливаются в сплошную чёрную стену, и только в одном углу неба, над макушками лиственниц, засерела промоина. В эту промоину одна за другой исчезали предутренние звёзды. Лишь искристая Венера, вызывающе яркая, долго ещё мелькая меж стволов, неслась рядом с лыжником.
Мать не ошиблась — ничего хорошего из этой поездки в райцентр он не привёз. Всё вышло на редкость нескладно. Прежде всего, ему не дали слова на учительском совещании. Сработала та нехитрая механика, когда председательствующий выбирает из списка наиболее подходящие ему фамилии, а остальных — под черту: «Товарищи, поступило предложение прекратить прения». Сомлевший от двухдневного говорения, зал охотно голосует: «Подвести черту!»