Часто делая паузы, он заговорил о том, что Арылахская школа в республике — флагман педагогического дела. Но красивое яблочко изнутри оказалось червиво!
Нахов поискал глазами Кубарова: как бы директора от такого сравнения удар не хватил! Но Фёдор Баглаевич сидел с безучастным лицом. Сидел он на краешке стула, стопку книг на коленях держал: представься случай, и тут же улизнёт.
Между тем Платонов перешёл к существу, заговорил о мотивах, вызвавших приказ по роно относительно Аласова.
— Приказ-то мы слыхали, а понять его по сей день не в силах! — кинул реплику Нахов.
Теперь Платонов обратил на него внимание. Замолчал, исподлобья добрую минуту созерцал физиономию возмутителя.
— Да, товарищ Нахов, именно вы-то и не поняли ничего, — сказал наконец завроно, за уголок приподнял письмо, заглянул в конец и, будто впервые, с недоумением перечитал подписи: — Нахов, Халыев, Унарова, Сектяев, Пестрякова. Н-да… Товарищи на товарищей… Даже трудно сказать: кого в нашем обществе может порадовать такое ледовое побоище — между своими же…
— Если так рассуждать… — Сектяев с досадой махнул рукой и отвернулся.
— С высоты взгляд! — поддержал его Нахов. — Глобальный, так сказать… Очень выигрышная позиция: изрекает истины, и никаких доказательств.
Платонов очень спокойно выслушал Нахова: склонил седую голову набок, пожевал губами.
— Есть тут подпись и Степаниды Хастаевой. Она тоже записалась в критики. Есть ещё Кустурова… Саргылана Тарасовна, так, кажется? Вам, Саргылана Тарасовна, я одно бы сказал: начинать педагогическую карьеру с писания доносов… Плохо у меня укладывается в голове: кляузник и педагог…
Платонов помолчал, выпил воды, опять стал листать письмо, но потом, словно отряхивая руки, бросил листки в общую папку.
— Минуя инстанции, сразу подавай им министра! Но мы хоть и малые власти, а ещё не упразднены. И мы своим, пусть малым, но всё-таки авторитетом хотим внушить: пожалейте школьников. Подписывая это бесстыдство, ответили ли вы сами себе — чего хотите? Развала школы или её укрепления? Хотите провалить работу в самую ответственную пору? Давайте подумаем обо всём этом сообща, хочу вас послушать.
Некоторое время учительская безмолвствовала. Тимир Иванович машинально позвякивал по графину, потом спохватился: «Итак, кто будет выступать?»
Молчание было добрым знаком для завуча — не кинулись с криком. Нахов так и застыл притихший.
Тимир Иванович скользнул взглядом к окну, где устроилась Надежда. Сидит спокойная, с иллюстрированным журнальчиком на коленях, никаких признаков смущения. А ведь тоже подписала!
Теперь, когда письмо вернулось назад, Тимир Иванович прочёл его — донос был составлен со знанием дела. Не было человеческого греха, какого бы не навесили эти субчики на завуча. Нет, жаль, что Платонов из-за деликатности обошёл Надежду в своём выступлении. Дал бы ей припарку, может, пришла бы в чувство!
Он всё ждал, знал, что она вернётся… Пытался подстеречь её одну, поговорить, однако напрасно. По слухам, живёт у Хастаевой, подыскивает квартиру…
— Так кто же, товарищи? Давайте начинать, — сказал Тимир Иванович и вперил взор в Кылбанова.
— Слово имеет Аким Григорьевич…
Кылбанов, умная голова, сделал точный ход. Он не стал распространяться об Аласове. Он закреплял успех и потому взялся за Нахова.