Разговор, можно было понять, предстоял не из приятных. Платонов не стал ходить вокруг да около:
— Кошмарный день, други мои… Но не буду о минувшем, хочу о завтрашнем. Как же вы дальше-то собираетесь жить и работать?
Фёдор Баглаевич, тоже задымивший, пожал плечами.
— Как собираемся? — ответил Тимир Иванович. — Как работали, так и будем работать.
— То есть без оглядки до самой пропасти? Кстати, до пропасти — рукой подать. Это надо же суметь — восстановить против себя весь коллектив!
— Почему весь? Вы же видели по выступлениям…
— Тимир Иванович, давайте серьёзно! Я ещё никому не давал повода считать себя дураком… Будто я не знаю настоящую цену Кылбанову или этому вашему «уважаемому педагогу»… Кстати спросить, почему вы и в самом деле не поставите вопрос — способен ли Сосин заниматься педагогической деятельностью?.. Почему умница Майя Унарова или серьёзный человек Халыев — они против вас, а вот Сосин — за вас? Не кажется ли вам красноречивым уже само это размежевание? Как это могло случиться?
— Аласов, всё он, — ответил Пестряков. — А наша вина, что долго в обороне сидели.
— А вы, Фёдор Баглаевич, как мне объясните?
— Виновных ищете, Кирилл Сантаевич? Так завуч уже ответил вам.
— Хорошо, предположим, Аласов бесчинствует. Но где вы-то были? И вообще, уважаемый Фёдор Баглаевич, как понимать ваше поведение? Отказались вести собрание, при обсуждении молчали, будто посторонний. И сейчас разговариваете, простите, через губу. Вы что, перессорились тут между собой?
Фёдор Баглаевич, отложив трубку, посмотрел на Платонова в упор.
— Если о виноватых, так тут, наверно, больше всего ваша милость виновата, Кирилл Сантаевич…
— Ого!
— Было у нас плохо, а ваш приказ насчёт Аласова и совсем добил.
— Интересно слышать! Однако приказ явился не сам собой, а по вашему настоянию, товарищи руководители школы! Телефон оборвали, звонок за звонком…
— Я не звонил.
— Может, и не вы персонально. Но Тимир Иванович-то не против вашего желания действовал?
— Я не звонил, — упрямо повторил Кубаров.
— Может, и о переводе Аласова в другую школу не вы хлопотали?
— Хлопотал, этого не отрицаю. Допустил грех…
— Грех! — взвился Тимир Иванович. — Слышите, он допустил грех!
На минуту Пестряков стал похож на Кылбанова, даже интонации те же: «Слышите, люди! Будьте свидетелями!»
— Он грех допустил… Удивительно вы вдруг в присутствии завроно заговорили, уважаемый Фёдор Баглаевич! Наконец немного приоткрыли лицо. А то, я гляжу, в последнее время — что-то слишком часто вы спиной ко мне да спиной!
— Только не кричите на меня, пожалуйста, Тимир Иванович.
— Не кричать? Нет, я буду кричать. Хватит! Сколько лет я стелю, а вы полёживаете на всём готовом. Я дерево валю, а вы с него белок собираете? Сколько можно тащить школу на своём горбу, от первого до десятого, от сентября до экзаменов? А вы только и знаете — дровишки да бочки с водой… И это называется директор школы? Вы — завхоз при школе!
— Э… не надо так, — Платонов положил ладонь ребром на стол, словно судья на ринге, разводящий противников. — Не дело, други… Если ещё вам разругаться — тогда совсем пиши пропало. И не в том суть — требовали вы, Фёдор Баглаевич, снятия Аласова или не требовали. Дело сделано, и чего тут вашим головам болеть?