Нам же, драконам, в этом плане проще. Гораздо. Потому как сознание у нас устроено по-другому, оно не лучше и не хуже, оно у нас другое: мы, когда это нам нужно, умеем мыслить не только словами, но и сияющими переливами. Наш разум идет и от света, а не только от звука. Люди говорят: «В начале было Слово», мы говорим: «В начале было Сияющее Слово». Поэтому на языке у нас может быть слово, а в голове – свет. Благодаря этому мы свободно можем обходиться без мудреной абракадабры. Мне, к примеру, нравится вить заклинания из самых обычных русских слов. Живу в России, думаю на русском и колдую на нем же. По-моему, это естественно. Тем более что в русской речи полным-полно магической энергии, только зацепи, попрет – не остановишь.
Впрочем, легко могу чудесить и на своем родном языке, на древнем языке драконов – дарсе. Тоже красивый и мощный язык. Не так велик и не столь могуч, как русский, но гоже не фуфло какое. Жаль, что по известным причинам люди в массе своей его не знают. Хотя единичные случаи знакомства порой и случаются. К примеру, скандально известный футурист Крученых откуда-то знал наш язык и даже пытался писать на нем стихи. Как известно, современники его зауми не поняли, да и потомки, честно говоря, не так чтобы очень врубились. Ну действительно, что нормальный человек может понять в таких вот, к примеру, виршах:
Сомнений нет, для обычного человека такие стихи – ахинея полнейшая, хотя в вольном переводе это означает приблизительно вот что: «Бог нас покинул. Брошены души. Дальше куда? В пустоту вопрос. Черная дырка. Шестая часть суши. SOS».
На дарсе вся выраженная в этом стихе боль-тревога звучит для уха дракона натуральнее и пронзительнее. А как для уха человека – не знаю. Трудно сказать. Сам я не человек, а спросить не у кого. Ни один мой знакомец из посвященных не знает нашего языка и помочь мне не может.
Пока размышлял об особенностях ворожбы на разных языках, добрался до места – к зданию филармонии. Городской филиал столичного Траст Инвест Банка располагается как раз напротив этого славного очага культуры, в стенах которого, между прочим, в двадцатом году зажигал не кто-нибудь, а сам товарищ Сухэ-Батор. Ну, если быть точным, банк находится не строго напротив филармонии (строго – гостинца «Горняк»), а чуть наискосок – в той безобразной серой девятиэтажной башне, которую раньше полностью занимал НИИ Чего-То-Там-Тяж-Маш-Проект. Теперь институт ютится на верхних этажах, а все нижние сданы в аренду. Банк – на первом, втором и третьем, судя по стеклопакетам на окнах.
Из фойе я, что тот богатырь с распутья, подался сначала влево и нашел там (нет, не смерть свою, смерть моя лежит в другом месте) зал систем электронных переводов. В тесном помещении толпились работяги из ближнего зарубежья, в основном из Средней Азии. Все как один, высунув от напряжения языки, старательно выводили на разноцветных бланках коварную латиницу и в порядке живой очереди отправляли на родину честно, в поте лица заработанные денежки.
Глядя на эту суетную картину, я невольно усмехнулся: раньше, во времена Союза, те же самые деньги им отправляли просто так, за красивые глаза и лояльность. Теперь деньги приходится отрабатывать. Ну и какой смысл был ломиться из империи? Знаю-знаю: надеялись, что в благодатных условиях суверенности хурма будет плодоносить двенадцать раз в году. Ага-ага.
Впрочем, тяга к труду достойна всяческой похвалы, а я – язва старая. Хотя чего с меня взять? Дракон.
Позабавившись всласть, я направился через фойе в другой зал, в тот, который называется операционным. Минуты три бродил, пялился на ухоженных девочек в окошках, знакомился с информацией на стендах, сравнивал проценты по разным видам депозитов, затем подобрал на одном из столиков юбилейный календарик «10 лет на рынке банковских услуг» и тремя несложными пассами наложил на него «обманку». После чего нахально предъявил эту нехитрую ксиву охраннику на входе.
Суровый человек в черной униформе долго вчитывался в глянцевую картонку" (видимо, искал знакомые буквы), а потом с такой же невероятной дотошностью сверял мою личину с несуществующей фотографией. Его что-то смущало. Тогда я сделал лицо попроще – и все уладилось.
Вернув календарик, охранник участливо спросил:
– Требуется помощь, товарищ капитан?
Я приосанился, отреагировав на «капитана», и подтвердил:
– Так точно, коллега. Мне бы с вашим начальником службы охраны с глазу на глаз потолковать.
– У нас не служба охраны, у нас служба безопасности.
– Это мне без разницы – безопасности так безопасности.
– Двести шестнадцатый кабинет.
– Это где?
– Это туда. – Он показал в сторону служебной лестницы, ведущей на второй этаж. – Идите. Я предупрежу, вас пропустят.
И, закончив со мной, что-то пробурчал в микрофон висящей на плече рации.
Фотография с черной лентой – это первое, что я увидел на втором этаже. С траурного снимка на всех входящих смотрел приятный молодой мужчина с лицом менеджера среднего звена: в глазах ответственность и напускная строгость, на устах – полуулыбка человека, для которого что-то еще значат семейные ценности. Под фотографией стояла тумба, на тумбе лежали алые розы. Все было как положено.
Дверь в офис номер двести шестнадцать, предварительно изучив табличку, я открыл без стука. Хозяин кабинета, по виду отставной военный (выправку под гражданский пиджачок не спрячешь), вздрогнул от неожиданности и посмотрел на меня с укором. Я бы тоже так посмотрел на того, кто отвлек бы меня от важного занятия. А что может быть важнее приготовления к приему пищи через рот? Не знаю. Разве только сам прием.