Это можно расценивать как научно-философский «титанизм» (разумеется, неизбежно односторонний). Согласно И. А. Ильину, «„вся правда“ вообще нам не дана: действительность слишком сложна, глубока и изменчива для того, чтобы можно было за ней угнаться» [29, 126]. Да, не дана. Но тогда тем более будем восхищаться Гегелем, сумевшим столь существенно понять такую действительность.
Впрочем, Гегелем были недооценены многие стороны многокачественной реальности: нелинейность, вероятностность, случайность, релятивизм как бы вечных понятий и вещей, «живая жизнь» и душа вопреки всякой логике, глубинно-психологические и вершинно-психологические аспекты и многое другое, в том числе непознанное в настоящее время. Гегель сказал не все и не мог сказать всего, даже как бы самого главного. Его концепт – только один из ряда великих концептов, близких к истине.
Тем не менее гениальная система состоялась, пусть и не безупречная, с перекосами и ошибками, особенно «по краям».
Критику можно продолжить: менее ли важно «существование» (в системе Гегеля это совокупность всех явлений вещи), нежели «действительность» (как самые разумные и необходимые явления вещи)? Разве экзистенциальное (связанное с существованием) должно как бы всегда уступать эссенциальному (связанному с сущностью)? Разве индивидуальное должно полностью отдавать себя всеобщему? Разве допустимо принижать человечность? Принижать мораль, религию, искусство, мифологию и другие сферы духовной культуры ради возвышения развивающегося мирового интеллекта? А Гегель пошел именно этим путем, близким к сциентистскому.
В-третьих, Гегель всегда стремился к самому высокому качеству своего познания и своего творчества. Его цель была только максималистская – высочайший уровень работы.
Гегель изначально полагал, что получать знания нужно по-настоящему мощно! Об этом его принципе ясно говорит уничижительная оценка трудов Теннемана: последний из Платона «набрал… лишь кое-что в форме скудных онтологических определений, собрал именно то, что ему подходило. Но если историк философии, излагая один из ее великих образов, думает лишь о том, не перепадет ли чего-нибудь на его долю, то это свидетельствует о величайшем недостатке ума» [13, 157]. И еще о Теннемане: он «слишком мало одарен философским чутьем, чтобы быть в состоянии понимать философское учение Аристотеля» [13, 220]. Об исследователях истории философии: их «можно сравнить с животными, прослушавшими все звуки музыкального произведения, но до чувства которых не дошло только одно – гармония этих звуков» [12, 67]. То есть для некоторых историков философии не доходит симфоническое единство исследуемого учения, самое главное.
О «философах-эмпириках» Гегель высказывался еще хлеще: идея приобретения знания извне, через воспитание и образование, присуща «совершенно абстрактным, грубым философам-эмпирикам» [24, 150]. И возмущенно, с обидой, добавлял: «И дух, следовательно, есть совершенно неопределенная возможность» [24, 150]. Правда, он произносил и лишние слова, не понимая и не чувствуя Бога: «Наиболее крайнюю форму этого воззрения представляет собою учение об откровении, согласно которому все дано извне» [24, 150]. В протестантизме, говорит он с гордостью, этого нет.
По сути, это речь Гегеля об очень многих философских учениях, включая марксизм и советскую философию.
Он постоянно преодолевал «несвободное резонирование» («а не постижение» истины) [12, 132]. Он глубочайше осознал, что творчество и свобода невозможны без «неба», без преодоления «конечных отношений» в философии и без могучего полета совы Минервы, символа философского творчества.
«Из всех наук одна только философия есть свободная наука, потому что одна лишь она существует ради самой себя, одна лишь она есть знание для знания» [13, 224]. То есть метазнание. Напротив, «рационализм противоположен философии как по своему содержанию, так и по своей форме»: он «опустошил небо и низвел все на степень конечных отношений; форма же его представляет собою несвободное резонирование, а не постижение» [12, 132]. Так Гегель клеймит, по сути, французских просветителей, Конта и Маркса, Ленина и Сталина, Мао Цзэдуна и Гитлера. Разум односторонний, пыжащийся и научно мимикрирующий, как показала историческая практика, – может быть чудовищно страшен и бесчеловечен. Как орудие сатаны.