Все это он называет «конкретной» мудростью. То есть, когда «Божественный дух» внутренне пронизывает все мирское. А можно сказать и по-другому: когда небо низводится на землю, и люди его пристраивают для своих земных целей.
Для монахов и других «благочестивых людей» у Гегеля находятся только такие слова: «жалкие создания», косвенно – «вши или паразитические растения», у них «овечья кротость», «паралитичная и трусливая кротость» [24, 190, цит. Гегеля]. У монахов нет никакой энергии и дел для всеобщего!
Как же далек от философа св. Франциск Ассизский! Св. Франциск с детства был прост и добр, «любил природу, любил животных, жалел бедных, понимал духовную опасность богатства и даже собственности» [53, 14]. «Святой Франциск действительно верил, что открыл тайну жизни, и она – в том, чтобы стать слугой, стать вторым, а не первым» [53, 45].
Тайна жизни святого Франциска – полная противоположность тайне жизни человека в понимании Гегеля. И в результате этого выбора у Гегеля получилось неполное, двусмысленное и сомнительное христианство. Может быть, даже антихристианство?
Попробуем также сравнить два понимания истины (высшей истины). Одно понимание – от Иисуса Христа: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14.6). А второе – от Гегеля: «Идея есть истина и все истинное есть идея» [14, 563]. Истина Христа – это абсолютное добро и любовь. А истина Гегеля (Абсолютная Идея) – это абсолютный разум, прогрессивно развивающийся и освобождающий. Вне добра, абсолютно вне добра. Вне любви, абсолютно вне любви.
Это понятно уже потому, что согласно Гегелю в мировой истории войны – оздоравливают, а революции – «омолаживают». Отдельные расы и этносы величаются «варварами и неравноправными», а другие еще хуже – «самыми тупыми дикарями». Кровавого французского генерала Карно («террориста» согласно Д'Онту) Гегель после личной встречи назвал «приятным стариком». Жестоко обошелся со своим внебрачным сыном. И так далее.
После пяти лет отличной учебы в Тюбингенской духовной семинарии он стал пастором. Но служить пастором не пожелал и, возможно, имел какое-то недоказанное отношение к франкмасонству.
Есть и позитивные стороны философии религии и личной религиозности Гегеля. Так, в «Философии права» он пишет: «Религия есть интегрирующий момент глубочайших пластов умонастроения» [17, 343]. Или: религия – это «скорее, святилище самой истины, в котором рассеиваются и исчезают все обманы чувственного мира, конечных представлений и целей – этого царства мнения и произвола». Предмет философии и религии один: «всеобщее, в себе и для себя сущий разум» [12, 118]. В последнем выводе Гегель очень проблематичен. Но младогегельянец Маркс пошел гораздо дальше – вообще отказался от всех этих метафизических идей.
В итоге Гегель сам своим «быть» доказал, что Ding-an-sich Иммануила Канта – это реальность. Потому что невозможно до конца понять творчество вообще и, конечно же, творчество самого Г. В. Ф. Гегеля. Как невозможно до конца понять тайну человека и жизнь человека. Да и многое другое, особенно Бога и Божий мир.
Да, есть «поверхность» мира и жизни. Можно сказать в духе Гегеля: «Ничтожное и исчезающее составляют лишь поверхность мира, а не его подлинную сущность. Подлинную сущность мира составляет в себе и для себя сущее понятие, и мир, таким образом, сам есть идея» [18, 418]. Но это слишком неполный ответ. Это всего лишь небольшая толика знания, которую Господь Бог позволил открыть и озвучить великому человеку по имени Гегель. «Подлинная сущность» мира осталась бесконечно сокрытой. И не помогут человечеству большие адронные коллайдеры и несравненные искусственные разумы. Мир – не понятие и не идея.
Но не следует чрезмерно и принижать науку. Гегель должен остаться великим человеком и должен возвышенно, словами Мартина Лютера, говорить: «So stehe ich, ich kann nicht anders… (нем.) – я стою здесь, я не могу иначе» [29, 522, цит. Мартина Лютера].
«Бог есть всеобщий, абсолютный, существенный дух» [12, 125]. Пусть будет так. Дух человека – частица этого духа, воспламеняющаяся от Него. И это – чудо, в которое, казалось бы, не верил Гегель. Или верил?
«Дух как раз и есть подлинное чудо, идущее против природы» [12, 125]. Вот такое крайне противоречивое философско-теоретическое лютеранство великого мыслителя.