Гегель как апологет антиэкзистенциальной антропологии
И. А. Ильин не раз отстаивал метафизически истинную идею: человек есть дух. «Человек есть дух, т. е. нетелесная творческая энергия со своими особенными ценностями и целями, с особыми критериями». Критерии – это свобода, достоинство, ответственность, чистота, любовь, бессмертие [29, 249–250].
Казалось бы, Гегель показывал то же самое, причем духовно-максималистски. Особенно ярко это прозвучало в «Лекциях по истории философии»: «Так как человек есть дух (выделено мной. – В. К.), то он смеет и должен считать самого себя достойным величайшего, и его оценка величия и силы своего духа не может быть слишком преувеличенной, как бы он ни думал высоко о них; вооруженный этой верой, он не встретит на своем пути ничего столь неподатливого и столь упорного, что не открылось бы перед ним» [12, 65]. «Сущность моего духа и есть мое могущественное бытие, сама моя субстанция; в противном случае я лишен сущности. Эта сущность… может загореться ярким светом от всеобщей сущности как таковой»; отсюда – и «знание Бога» [12, 128].
В «Лекциях по истории религии» Гегель проводит ясную параллель между человеческим духом «и „Святым Духом“» [47, 7]. С той только особенностью, что Дух Святой для Гегеля – это почти исключительно нечто сциентистское, научно-интеллектуальное, а не любовь, человеколюбие, добро, прощение, смирение и другое. Гегель – фаустовский человек европейской цивилизации, человек разумно активистский, а не духовно-нравственный. Этот гуманистический активизм, связанный с величием духа человека, может показаться утопичным, безосновательным, недодуманным, но сам Гегель себя, в общем-то, не обманул.
Обманул ли он других? Ибо если человек – «дух», то, усиленный верой в себя и непрестанным трудолюбием, он, скорее всего, способен эту потенциальность сделать достаточно заметной актуальностью. А это уже и не утопия.
И снова можно предположить, что этот максимализм Гегеля оправдан не только его собственной потенциальностью и величием его современников, но и опорой на всемирные амбиции его Родины Германии. «Титанизм», скорее всего, специфическая черта фаустовского человека. Метафизика «титанизма» позволяет понять абсолютно неразумные претензии Германии, например, в двух мировых войнах ХХ века. Цель Германии в Первой мировой войне не больше и не меньше – мировое господство! Аналогичная цель во Второй мировой войне! Нечто созвучное у российских большевиков, которые были учениками Гегеля и Маркса: всемирная победа пролетарской революции (движения) и построение коммунизма во всем мире. Но история их быстро откорректировала. И цели оказались более прагматическими, хотя и сохранили свою утопичность.
Дух человека согласно Гегелю абсолютен и свободен. «Подлинная жизнь духа, взятого сам по себе, есть сознание абсолютности и свободы самого „я“» [24, 144, цит. Гегеля]. Это означает: уйти от «утоптанного поля мысли» (Шестов), стоять в креативности, плыть в чистом мышлении как «в безбрежном океане». В «одиночестве, неуверенности, ненадежности, шаткости всего…» [24, 45–46] – к сияющим (или зияющим?) высотам свободного и абсолютного «я». Так хочет лучший западный человек. Но и лучшие люди других народов и цивилизаций. То есть утопичность и жажда величия – это необходимая черта некоторых людей и народов.
А чистое мышление (трансцендентальное) означает, что «нечистое» мышление и даже «нечистое» человеческое существование подлежит как бы аннигиляции. Экзистенциальное и даже просто индивидуальное – это ничто. «Временное, преходящее, конечно, существует, может наделать человеку довольно много хлопот; но, несмотря на это, оно также мало представляет собою истинную действительность, как и частные особенности отдельного лица, его желания и склонности (выделено мной – В.К.)» [13, 192]. Как же ты, Гегель, беспощаден! Не жалко никого. «Частные особенности» подлежат уничтожению. Может быть, и тело заодно упростим и приспособим для всеобщего? Не жалко человека? Тем более с его «почесываниями и поглаживаниями»? С его генетическим кодом? С его отвлекающей от всеобщего любовью, радостью, надеждой, верой в Бога, нежными «желаниями и склонностями»? Да, не жалко. Это не стоит ничего. Это звучит крайне антигуманно, почти демонически и, конечно, ложно. Так мог бы советовать Мефистофель или Воланд.
Вероятно, что тогда и «частные особенности» полов, государств, рас и народов тоже ничто? И действительно, Гегель и в этих отношениях суров. О женщинах он пишет так: «Различие между мужчиной и женщиной такое же, как между животным и растением» [17, 241]. Для постижения «философии и некоторых произведений искусства, требующих всеобщего, они не созданы»; «к женщинам образование приходит неведомыми путями» [17, 241].