Вот, например, итальянская фетровая — Чезаро Борджиа, в честь сына Папы Римского Александра VI и куртизанки, пошлая в своём благородстве. А вот кожаная ковбойская — Джон Доу, как называют неопознанный труп в американских судах. В соседней секции, с экзотическими и старомодными вещами есть Мэри Сью, яркая шляпка конца XIX века, с прямым пером, кричащая о своей исключительности. Это дети Льва Петровича. И когда кто-то из любимчиков покидал стены бутика, Кобылкин переживал. У него даже появилось хобби. Если вечером покупали шляпу «с именем», то Лев Петрович раньше времени закрывал бутик, или оставлял его на Лизу, и шёл за клиентом. Словно, желая убедиться, что вещь попала в хорошие руки. Кобылкин провожал человека по улице, не терял в метро; если было нужно, ловил попутку и не отставал до самого дома.
За весь день покупателей было немного. Как и обычно. Если клиентом оказывался случайный человек, то Кобылкин передавал его Лизе, ну а если попадался ценитель, то мог потратить на него полдня.
Сегодня таких не было. Один пожилой мужчина долго бродил меж стеллажами, качал головой, глядя на ценники. Группа студентов-актёров взяла два цилиндра для постановки.
Лев Петрович даже успел вздремнуть. В подсобке для этого имелось специальное кресло.
Снилась какая-то муть. Кобылкин был перед зеркалом, но никак не мог рассмотреть отражение. Оно расплывалось, меняло цвет и очертания, исчезала борода, потом возвращалась, но почему-то рыжая. У Льва Петровича не получалось сфокусироваться. И вдруг он отчётливо понял, что сам является отражением, а настоящий он — это вон то размазанное пятно за стеклом. А ещё понял, что если истинный Кобылкин отойдет от зеркала, то этот канет в небытие. Льва Петровича охватил страх. Но зазеркальный клон вдруг грустно улыбнулся меняющимися губами.
— Видишь, какой я разный? А ты — плоский и одинаковый. Тебя не существует, потому что нет таких, как ты. Но ты же хочешь существовать?
Кобылкин усиленно закивал. Другой Кобылкин вновь улыбнулся, показал большой палец и направился прочь. Лев Петрович запаниковал, закричал и замахал руками. Но другой всё дальше удалялся от разделяющего их зеркала.
И тогда Кобылкин прыгнул вслед. Раздался звон. Реальность прогнулась как мягкая резина и лопнула.
Лев Петрович подпрыгнул в кресле, тяжело дыша и обливаясь потом. Лиза торопливо водила веником по полу, собирая осколки разбитого стакана.
Перед самым закрытием, когда Кобылкин в очередной раз пил чай, в пол-уха слушая Лизино щебетание, на пороге бутика появился высокий человек. Каштановые волосы зачёсаны на пробор, глаза так неестественно зелены, что любому понятно — линзы. Одет с иголочки. Лев Петрович не успел толком оценить клиента, как тот быстро подошёл к ближайшему стеллажу, грубо схватил хомбург «Stetson» — чёрную шляпу с широкими, загнутыми вверх полями, — и направился к кассе.
— Сколько с меня? — голос с лёгким западным акцентом прозвучал бесцветно. Лицо не выражало ничего.
Кобылкин опешил, бестолково хлопнул глазами. В руках человека была одна из самых дорогих вещей салона. Но Льва Петровича поразили пренебрежение и бесцеремонность, с которой клиент обращался с головным убором. Такие же чувства испытал бы смотритель Лувра, если бы некий посетитель захотел купить «Джоконду», с намерением повесить в туалете.
А, кроме того, этот хомбург не просто потрясающее изделие американских мастеров, это — Эрнест Хемменгуэй, один из первых друзей Льва Петровича в салоне. Нет, этот человек не должен получить столь ценную вещь. Кобылкин уже было открыл рот, чтоб предложить клиенту другой вариант, но вмешалась Лиза, белозубо улыбнулась, назвала сумму. Человек, не колеблясь, расплатился. Лев Петрович не успел моргнуть, как Хэмменгуэй, восседая на макушке человека, исчез за дверью.
Опомнившись, Кобылкин бросился в подсобку, сдёрнул с вешалки плащ. Буркнул что-то неразборчивое удивлённой Лизе и выскочил на улицу. Недавний покупатель не успел далеко уйти. Лев Петрович пристроился сзади, отставая шагов на тридцать. Если не смог вырвать друга из грязных лап, то надо хотя бы проводить его в последний путь.
Светлый летний вечер не спешил перетекать в ночь. Московский рабочий день заканчивался, и к метро тянулся плотный людской поток. Кобылкин боялся потерять из виду человека в шляпе, но старина Хэмменгуэй отчаянно сигналил другу, возвышаясь над головами. В метро спускаться не пришлось, как и ловить такси. Покупатель свернул на менее шумную улицу, а потом и вовсе в переулки. Лев Петрович не отставал. Постепенно ноги начинали уставать, а вдохи и выдохи — сопровождаться сипами. Всё-таки пятьдесят лет не пик формы. Кобылкин не понимал, почему этот богатый человек (а другие «Stetson» не покупают) так долго идёт пешком. Не может быть, что у него не было машины. Или не хочет стоять в пробках?