Никто не собирается оспаривать, что именно так обстоит дело в опыте конкретного мышления. Несомненно, в обиходном языке предложение «Петр болен» нагружено экзистенциальным смыслом, причем двойным. Ибо, произнося его, мы не только мыслим существующим Петра, в отношении которого утверждаем болезнь, но и саму болезнь мыслим существующей существованием субъекта, который страдает от нее. Таков реальный и, если можно так выразиться, жизненный смысл этого рода предложений. Но отсюда еще не следует, будто для логика оно содержит в себе этот двойной смысл или даже только один из двух смыслов. Сам факт, что логик может вполне корректно использовать его в качестве логического примера, служит тому подтверждением. Ведь всё наше обсуждение предполагает, что данное предложение — не просто используемый логиком пример. Если же оно не более чем пример, то в действительности не заключает в себе никакого реального существования. Более того, оно не заключает в себе (если говорить с точки зрения психологии) даже понятия возможного существования. Конечно, для того, чтобы высказывание было истинным, Петр должен существовать. Но какой логик станет утверждать, будто используемые им примеры суть истинные высказывания? Пока его мысль удерживается на уровне логики, существование в ней отсутствует: логик его не мыслит[1099].
Это правда, что с психологической точки зрения всякое утверждение относится к существованию. Но нельзя ввести существование в логику, не смирившись со смешением порядков. Признаемся также, что подобного смешения трудно избежать, поскольку оно проистекает из уже указаной фундаментальной двойственности глагола есть. Но на сей раз такая двойственность ставит новую проблему. Почему этот глагол, исходно обозначающий существование, спонтанно приспособился к функции связки, которую он выполняет в стольких языках? Дело в том, что способ образования языков определяется не задачей облегчить составление трактатов по логике, а потребностью выразить реальное содержание мысли. Но переживаемая мысль действительно мыслит свои высказывания как истинные или ложные; и в конечном счете их истинность или ложность действительно определяется существованием или несуществованием объектов или отношений, которые утверждаются или отрицаются в высказываниях. Прошли века с тех пор, как было замечено (и это замечание до сих пор остается в силе): суждение в конечном счете имеет в виду не сущность объекта, а его существование; именно это существование служит основанием истинности суждения[1100]. По этой причине многие языки превратили глагол есть в связку; и в этом смысле вновь будет верным сказать, что даже в качестве связки он сохраняет экзистенциальный смысл — или, как утверждают некоторые логики, даже атрибутивные суждения являются экзистенциальными. Добавим только, что данное положение истинно везде, за исключением именно логики. Будучи наукой и искусством формальных законов мышления, логика не достигает существования, потому что не достигает реальных условий истинности или неистинности высказываний. Так что в логике нет экзистенциальных суждений. А те из них, чье присутствие порой констатируется логиком, когда он случайно их обнаруживает, не играют в ней никакой роли: они исчезают, как только их опознают.
Поистине достоин размышления тот факт, что грамматика ставит нас перед суждениями, не ассимилируемыми логикой. Коль скоро тут возникает онтологическая проблема, нужно определить ее параметры в терминах, заимствованных из самого живого языка, т. е. попытаться схватить мысль в ее истоке, где она спонтанно отливается в словесную форму. Метафизику часто упрекали в том, что она представляет собой всего лишь анализ языка и некритически перенимает все иллюзии наивного сознания; но, может быть, здесь всё лишь иллюзия. Напротив, ничто не доказывает a priori, что мышление не обладает всей полнотой прав на то, что составляет наиболее устойчивое ядро реальности. Быть может, метафизика и здравый смысл обладают не двумя разными истинами, а одной и той же, только более или менее глубоко схваченной и по-разному выраженной. Нет ничего невозможного в том, чтобы дважды обнаружить одно и то же существование: до понятия и после понятия, в обиходном языке и в языке метафизики.