— Прости богиня. — я вскочил со стула и низко поклонился: — Забегался совсем, закрутился, не успел подойти и простится…
— Полно тебе, Павел, поклоны бить, мы, все-таки, какая-никакая, а родня…- богиня улыбнулась и погрозила мне пальчиком: — Я тебе подарки в дорогу приготовила, а теперь пришлось своего посланника вдогон посылать. Ты его приветь и позаботься, а он тебе службой своей отслужит.
— Что за посланник? — удивился я.
— Завтра все увидишь. И, еще, Павел…- Мокоша отхлебнула кофе из чашечки и довольно, как кошка, зажмурилась: — Ты послезавтра ничего не бойся — ничего плохого с тобой ни произойдет, как бы тяжело и страшно тебе не было. А сейчас прощай, тяжело мне до тебя дотягиваться, не моя это земля…
Богиня махнула ладошкой, как будто прощаясь, и я открыл глаза, понимая, что больше не нахожусь в своей квартире, на последнем этаже высотного здания, с видовыми окнами, а лежу на набитом соломой матрасе, в небольшой спальне засыпного домика, затерянного где-то в южной степи.
Встал я на рассвете, вышел из спальни и неожиданно столкнулся в горнице с, хлопочущей у стола, Ефросиньей.
— Как почивать изводили, ваша светлость? — тетка ловко срезала пласты мяса с бараньей ноги и красиво укладывала их в глиняную миску.
— Хорошо, Ефросинья. Чем остальные занимаются?
— Так спят еще, ваша светлость. Прикажите поднять?
— Нет, пусть поспят. — я махнул рукой и вышел во двор, к висящему на столбе, рукомойнику.
Когда вернулся, на столе было выложено мясо с кусками хлеба, розетка с горчицей и большая кружка какого-то взвара.
— Благодарю. — я соорудил бутерброд и приступил к раннему завтраку: — Меня несколько дней не будет. Вас оставляю здесь. Вряд ли кто-то сюда их лихих людей наведается, но могу, если желаешь, оставить пару револьверов…
— Нет, барин. — тетка поклонилась: — Мы, бабы, воинскому делу не обучены, если начнем стрелять, только хуже сделаем…
— Ну, значит, так тому и быть. — я быстро допил горячий напиток и встал из-за стола: — Как только в городе определюсь, пришлю за вами. Сами, пока, ферму в порядок приводите, своим товаркам спать до обеда не давай, и сама на кровати не валяйся. Если за пять дней никто не появится, разрешаю следовать обратно в Империю, решение о вашей амнистии на кровати в спальне лежит, я сегодня утром написал. Не поминай лихом. Ефросинья, если что.
— Удачной дороги, барин. — тетка поклонилась, и я вышел из дома, направившись в конюшню, где, как смог, оседлал Зорьку, перекинув через круп лошади переметные сумы с оружием, бумагами и овсом для кобылки. Пират, которому сварливая Принцесса, за время путешествия, надоела, хуже горькой редьки, догнал меня через пару сотен шагов, и возбужденно взлаивая, двинулся параллельно дороги, постоянно что-то вынюхивая в траве и редких кустарниках.
В Покровск я въехал к полудню, когда солнце, раскаленным шаром, недвижимо повисло в зените. Признаюсь, последние три версты дались мне и моим спутникам тяжело. Зорька уже пару раз оступилась, а Пират постоянно норовил найти тень, куда и падал, шумно дыша, в изнеможении вывалив длинный язык. Но, несмотря на зной мы все-таки преодолели тридцать верст и въехали на пыльную улочку городка, которую составляли небольшие, беленые известью, засыпные двухэтажные домики под черепичными крышами, правда, достигнув городских построек, я, жалея заморенную конягу, повел ее поводу.
К моему изумлению, особых разрушений в городке не наблюдалось — так, небольшой бардак и запустение. Где-то окна и двери были старательно заколочены, а калитка во двор аккуратно подвязана конопляной веревкой, а соседний двор следы панического бегства, с распахнутыми настежь дверями сараек и курями, бродящими на улице. Вот эти куры, числом в пару десятков, и атаковали меня, сбежавшись со всей улицы. Видимо домашняя птица настолько оголодала, что была готова бросаться на любого человека в поисках пищи. Пришлось развязывать торбу с конским пайком, и отсыпать, беснующимся у моих ног пеструшкам две пригоршни зерна, под укоризненным взглядом Зорьки.
Первых людей я встретил через квартал — из-за глухого забора донесся стук топора, я, вновь вскарабкавшись на лошадь, заглянул во двор. Мужчина лет сорока, одетый в черные штаны, заправленные в сапоги и белую, нательную рубаху, с хеканьем, рубил березовые чурки, а паренек, на вид лет четырнадцати, собирал и относил к сараю полешки. Парень меня и заметил первый, негромко воскликнув «Батя». Мужчина мгновенно обернулся, после чего колун упал на землю, а вот в руке хозяина дома появился двуствольный пистолет, чьи стволы уставились на меня. Уставились и тут же нырнули обратно в карман широких шаровар, а мужчина с достоинством поклонился: