Через два часа центральная площадь Покровска представляла собой жалкое зрелище — дымящиеся развалины вместо белых домов с аккуратными черепичными крышами. Дважды противник пытался выйти из башни, и один раз — спуститься со стен с противоположной стороны, но парящий в небе ворон видел все я открывал огонь с предельной дистанции, показывая, что выйти в город без потерь противнику не удастся.
Я с опаской ждал наступления вечера — даже мой чудо –ворон вряд ли мог видеть в темноте, так же, как и днем, поэтому я рисковал остаться без своих, всевидящих глаз, но нервы противника не выдержали первыми.
На башне, среди раскаленных пушек, показался какой-то раззолоченный франт и принялся дудеть в медный рожок, после чего из ворот вышли унтер с белым платком на штыке винтовки, мелкий барабанщик-подросток и полковник с пышными серебряными эполетами, которые, под стук барабанных палочек, неспешно дошли до середины рыночной площади и замерли там, очевидно, поджидая вторую сторону для переговоров.
— Что будем делать, ваша светлость? — из-за полуразрушенного сарая вынырнул городовой Аникеев, размазывая по вспотевшему лицу сажу
: — Может быть я по домам пошукаю, какую –никакую наволочку принесу?
— Ты еще портянку свою предложи, она когда-то белой была…- хмыкнул я, но полицейский моего юмора не понял, брякнулся на землю и принялся стягивать сапог.
— Отставить! — пришлось гаркнуть на инициативного служивого: — Сидеть здесь и наблюдать, а я пошёл, а то меня целый полковник заждался. Без флажка пойду, обойдутся, больно много чести.
Кстати, интересно мне стало, откуда в княжестве столько полковников? Солдат у моего братца, еще утром, было пять десятков, а полковников не менее десяти голов сопровождает. И выдвинет ли Димитрий Александрович, когда у него солдаты кончатся, против меня полковничье отделение? Или десять полковников должны к роте приравниваться…
Вот за этими мыслями прошел я свою половину рыночной площади, наблюдая, как вытягивается в изумлении надменное лицо офицера, а изумление переходит в гнев и даже ярость.
— Дмитрий Александрович! — не успел я порадоваться что меня узнали и даже обратились уважительно, как тональность разговора сменилась.
— Ах ты, ушлепок малолетний! — полковник, с красным от ярости лицом, как бы инсульт не случился, шагнул ко мне и попытался схватить меня за ухо! Меня, княжьего сына, пусть и младшего, за ухо! До чего ты себя запустил, Олежка!
Пока полковник тянулся к моему благородному уху, очевидно, чтобы, выкручивая его, доставить меня к старшему брату на правеж, я ударил его в лоб своим револьвером, и тяжелая, полуторакилограммовая, убойная штучка в схватке с медным военным лбом, отправила обладателя последнего в нокаут.
Унтер-офицер, увидев такое попирание основ, что-то заорал и попытался сорвать с плеча винтовку, но разглядев, направленные на него, сдвоенные стволы, замер, миролюбиво отведя ладошки от винтовочного ремня.
— Ты барабань! — я махнул стволами в сторону барабанщика: — А ты, давай сюда свое ружье, и волоки своего начальника за эти развалины. И шевели ногами, пока вас из пушки не расстреляли!
Очевидно, что я иногда говорю разумные вещи — барабанщик забарабанил что-то бодрое, типа «Марш! Марш!», а унтер, скинув мне в руку ружьё, споро поволок обморочного полковника, крепко держа его за, густо шитый серебром, ворот мундира.
Наверное, наблюдатели на башнях не сразу поняли, что я захватил парламентеров, или не сразу осознали такое вопиющие нарушение правил ведения войны, но заорали нам в спину, когда мы уже, дружно, скрывались среди развалин, а пушка бахнула совсем запоздало, хотя и метко, взметнув деревянный мусор в том месте, где мы были пару минут назад.
— Подонок! Мразь, выблядок! — неистовствовал, связанный и приведенный в чувство полковник, брызгая в мою сторону слюной, при каждом слове: — Да тебя завтра, за мятеж против законного государя изрубят на куски!
Согласен, бить связанного пленника низко, но как остановить словесный понос, впавшего в полнейшую истерику, старшего офицера, чью грудь украшали какие-то медальки, типа «За подготовку парада» и «Призер первенства по огнеметанию»? А вот хлесткая оплеуха подарила нам пару мгновений тишины, правда ненадолго.
— Мятежник! Отцеубийца! Развяжи мне руки, и я…- по моему сигналу городовой высшего оклада Суслов вылил на, кипящего, как самовар, офицера ведро холодной воды и тот опять заткнулся, громко фыркая и отплевываясь. Дело происходило у той самой, злополучной водопроводной колонки номер тринадцать, куда мы отступили, сохраняя боевые порядки, так что воды у нас было хоть залейся.