Кончилось тем, что он написал то, что посчитал нужным. Потом успокоил ее, как мог, и дал ей подписать формуляр, заверив, что сделает все возможное, чтобы вернуть ей кольцо. Обнадеженная его словами, она повернулась, подошла к деревянной скамейке и села, давая понять, что будет ждать, сколько бы ни понадобилось, до тех пор, пока не получит своего кольца, значившего для нее больше всего на свете; как сестре милосердия, терпения ей было не занимать. Медленно подбирая слова, Генри попытался ее убедить, что это бессмысленно – сидеть здесь и ждать. И хотя их служба работает в общем успешно, результат не всегда достигается так быстро, во всяком случае, одного часа для этого недостаточно, ведь придется писать, звонить, расспрашивать тут и там.
– Я предлагаю вам пойти домой, – посоветовал он. – У нас есть ваш адрес, как только мы найдем вещь, мы сообщим вам.
Понадобилось еще довольно много времени, прежде чем она наконец поднялась, потом долго и робко, в полной нерешительности постояла и начала благодарить Генри, заставив его почувствовать, что поставлено для нее на карту, если кольцо будет потеряно навсегда.
Едва она вышла, Генри тут же опустил окошко, закурил сигарету и, придя в хорошее настроение, сделал несколько коротких и быстрых выпадов влево и вправо, как бы обходя блокирующего его противника. Он был доволен собой. Ему было ясно, что он выдержал испытание. Когда они придут с совещания, ему будет что им рассказать. Так он думал, расхаживая по проходу между полками и теперь уже не удивляясь всем этим забытым и потерянным вещам, а скорее не веря сам себе и приходя в веселое расположение духа от одной только мысли, что, оказывается, его призвание именно в том и состоит, чтобы разговаривать со всеми этими бедолагами, теряющими свои вещи каждый день, и помогать им. Он подошел к окну, поглядел на разваливающуюся на части погрузочную платформу, на заросший одуванчиками и сорняком роскошный в прошлом подъездной путь, – безнадежную запущенность всего не могло оживить даже яркое солнце. Как часто приходилось ему наводить справки, осведомляться вновь и вновь, прежде чем он наконец-то попал сюда!
Перед отделением с забытой одеждой он остановился и, немного подумав, опять вытащил монашескую рясу, приложил ее к себе, но этого ему было мало, он нырнул в тяжелое коричневое одеяние и обвязал себя вокруг пояса шнуром. С большим удовольствием поглядел бы он на себя в зеркало, но в бюро находок, где было все, зеркала-то как раз и не было. Он сложил руки, очень понравился себе в такой набожной позе и пошел, поддавшись неожиданно посетившей его мысли, в кабинет шефа, где стоял телефон. Генри решил позвонить своей сестре Барбаре, она работала у «Нефа amp; Плюмбека», заведовала там отделом по закупке товаров; он надумал представиться ей братом Алоизом и попросить отгадать ее, во что он сейчас одет, а потом предложить исповедаться у него сегодня же вечером. Он восхищался своей сестрой и любил ее, но частенько признавался себе, что жалеет эту рослую мускулистую девушку, которая уже дважды была помолвлена. Только он снял трубку, как задребезжал звонок.
Сбросив на ходу рясу, Генри перепрыгнул через чемоданы и предстал пред очи уверенного в себе заявителя, приложившего к кепи в знак приветствия два пальца. Без следов отчаяния на лице и нервозной торопливости рук стоял он перед ним в своей холщовой рубахе в крупную клетку и, казалось, даже испытывал некое доверие к Генри – он спокойно объяснил ему, что забыл в пассажирском поезде на Ганновер маленький деревянный ящичек, примерно сорок сантиметров на шестьдесят, из полированного тикового дерева.
– Содержимое? – спросил Генри. – Можете ли вы описать содержимое вашего ящичка?
– При мне было два чемодана, – сказал мужчина, – кроме того, рюкзак и букет цветов для моего менеджера, в том и причина, почему я забыл при выходе из поезда ящичек с моим рабочим реквизитом.
– Рабочим реквизитом? – переспросил Генри.
– Я цирковой артист, – объяснил человек, – в ящичке лежат три метательных ножа, изготовленных в Толедо, на клинках есть клеймо, свидетельствующее об их качестве.
– Вы занимаетесь метанием ножей?
– Я член Лиги независимых артистов. Вы можете посмотреть мое удостоверение.
– Такой ящичек был доставлен, – сказал Генри, – мой коллега незадолго до вас заактировал его поступление, и я отправил его на полку с посудой, подождите минуточку.
Генри достал из глубины полки, где были собраны чашки и тарелки, термосы и столовые приборы, ящичек, на крышке которого виднелась переводная картинка с голубком.
– Этот?
Артист был готов тут же схватить ящичек, но Генри воспротивился этому и воспользовался своим правом сначала открыть его и проверить содержимое.
Внутри аккуратненьким рядком лежали в бархатных зажимах, лезвиями вниз, три ножа, по их несоразмерно тяжелым ручкам уже можно было определить, что они имеют особое предназначение.
– Я полагаю, этого для вас достаточно, – произнес артист, – но если вы все еще сомневаетесь, тогда взгляните на знак качества из Толедо, он проставлен на каждом клинке.
Неизвестно откуда появившийся скепсис заставлял Генри колебаться, он вынул один из ножей из ящичка, провел большим пальцем по острию лезвия, поискал толедскую отметину и все никак не мог решиться отдать ящичек этому человеку.
– Ну что еще? – спросил артист с возрастающим нетерпением.
Генри посмотрел на его резко очерченное лицо, увидел сжатые губы, требовательное и одновременно недовольное выражение лица, он был уверен, что перед ним стоит законный владелец ящичка, однако ему казалось, что не хватает еще какого-то важного доказательства.
– Пожалуйста, – попросил Генри, – еще одно маленькое подтверждение правильности ваших слов, простое доказательство, которое не составит труда для профессионала: два-три броска в цель, и вы получите свой ящичек.
Нисколько не удивившись, даже с радостной готовностью артист согласился:
– Пожалуйста, нет ничего проще! – И тут же стал искать подходящее для этого место, проинспектировал взглядом дверь за полками, подошел к ней, пощупал кончиками пальцев мореное дерево и удовлетворенно кивнул: – Прошу вас!
– Что вы имеете в виду? – спросил Генри. Артист отреагировал очень по-деловому:
– Я привык работать с ассистентом.
Генри колебался всего какой-то миг, потом встал спиной к двери, прижавшись телом к деревянной поверхности, выпрямился, затем слегка сжался и снова выпрямился, не дожидаясь команды, он вытянул руки по швам.
– Готово? – спросил артист, придавая голосу особую значимость, как он к тому привык.
Генри не ответил, он только закрыл глаза и тут же услышал свист летящего ножа, который мгновенно метнула эта чужая рука. С треском расщепляя дерево, нож вонзился в дверь на приличном расстоянии от левого плеча Генри. Тот открыл глаза, увидел, как артист заворачивает рукав своей холщовой рубахи, и услышал его слова:
– Неплохо для первого раза, а теперь только спокойно, сейчас мы рискнем выполнить коронный номер.
Но коронный номер не прошел – прежде чем рука артиста метнула нож, чтобы тот вошел в дерево на волосок от головы Генри, раздался громкий голос:
– Что здесь происходит, вы что, с ума посходили?
Рассерженный, с высоко поднятыми руками появился Хармс, встал между ними, прикрывая Генри, и накинулся на артиста:
– Уберите для начала эту вашу штуковину! Артист положил нож в ящичек и сказал:
– Спокойно, юный господин хотел получить доказательства, и он их получил, только и всего!
Генри оторвался от двери и сумел подтвердить слова артиста:
– Так оно и было, я хотел действовать наверняка, поэтому и потребовал доказательств, что ящичек действительно принадлежит ему.
Это признание не смягчило гнева Хармса, он сделал Бусману знак подойти к нему и приказал довести дело до конца.
– Возьми все в свои руки, Альберт, – сказал он и потребовал, чтобы Генри пошел впереди него, следуя в его кабинет.
Он не предложил Генри сесть. Взглянув на фото с историческим локомотивом и покачав головой, он повернулся к юноше, долго смотрел на него озабоченно и с сожалением, давая уже одним своим молчанием понять, как он в нем разочаровался. Но так как Генри стойко выдержал это наказание молчанием и решительно дожидался, какие упреки будут высказаны в его адрес, Хармсу не оставалось ничего другого, как пожать плечами и произнести: