Толстой Алексей Николаевич
Бывалый человек
А.Н.Толстой
Бывалый человек
По темной степи тянуло дымком. Кашевар сгреб кучкой золу - под ней тлели угольки сухого навоза. Тишина была такая, что слышно за версту, как потыр-кивает сверчок; а еще далее, в лощинке, в стороне, где недавно догорела вечерняя заря, - хрипел дергач. Летел бы, дура, к Дону, в плавни, здесь много не наковыряешь носом. В степи земля теплая, сухая, было бы что подложить под голову, - и так лежат мужики у костра, а кто - под телегой с поднятыми к звездам оглоблями. Звезды просторно раскинулись над степью. Один человек сидит, другие слушают.
- Да, товарищ, пришлось...
- Хлебнул?
- А что же ты думаешь, - конечно, хлебнул горя...
- Расскажи по порядку, дяденька.
- А по порядку рассказать - будет так: в каком это году, забыл я, - в шестнадцатом... Ну, ладно... Вошли мы, русские войска, в Париж. А были мы, солдаты, Езятые для этой экспедиции, как на подбор: рослые, молодые, ужасно все бойкие. Идем по Парижу, колонна за колонной, сорок тысяч человек - это ты шутишь! И поем во всю глотку. По дороге на кораблях спелись: с жизнью прощаться ведь неохота на чужой стороне... Да и бабы на тротуарах видимо-невидимо - глядят на нас... Хороши... Ах, чистые, хорошие дамочки у них...
- Ну?
- Это кто там сказал "ну", под телегой?
- Будет вам, - слушайте, ребята.
- Да. Идем мы через город Париж и поем песни. Запеваем по очереди, поротно, - в каждой роте запевала и подголосок, мы подхватываем - стекла звенят... Начальство нарочно подбирало голосистых в эту экспедицию, чтобы удивить иностранцев: какой у нас народ веселый, вся армия сытая, мордастая, в бой - так в бой, ей хоть бы что; с песней грудью за отечество. Так и в газетах французы писали: "Русский, мол, солдат умирает с песней на устах..."
- Как это?.. (Опять из-под телеги.) Вот ведь, ребята, а?..
Рассказчик покосился под телегу, но разобрать ничего было нельзя - так темно. Месяц еще не всходил над степью.
- Как же им нас не хвалить: нас пригнали помирать за их отечество... Ну, конечно, языка они нашего не понимали, русского, - от этого много зависело... Когда проходили под Триумфальной аркой, дамочки стали бросать в нас цветы - розы. Мы, будто эти розы нам обыкновенное дело, груди выпячиваем, будто такие уродились орлы, да и грянули свою, солдатскую: "Дррррищем дегтем, дррррищем дегтем, табаком..." Так что же вы думаете: у дамочек на глазах - слезы, и руки к нам протягивают... А наши господа офицеры только косоротятся, но ничего не поделаешь: парад...
- Здорово это вы - про табак... Показали...
- Мы бы не то еще показали, не прогони нас прямо на фронт в тот же день... У них народ малорослый. Умом одним берут, образованием. А культура у них высока.
- Высока?
- Немцы еще умственней, а англичане всех покрывают... Я этого не люблю, когда под телегой смеются на то, что я говорю. Недолго и за виски оттуда вытащить. Я этого не люблю, когда над культурой смеются. Вы что же думаете у нас степь велика, так нас нипочем и не возьмешь? Нет, мы пробовали шапками закидывать. Не те времена. Кинули нас на фронт, через две недели - бой. Офицеры - в новых лаковых сапогах, начисто выбриты, чистые, и нам - по чарке коньяку и папирос. В зубы, конечно, никто не бьет, но командиры говорят серьезно: "Ребята, не посрамим русского оружия, отступать невозможно, потому что, между прочим, на задних позициях - французы с пулеметами..."
- Это французы, свои же, по своим?
- А ты как думал?.. Нас для случки, что ли, туда привезли?.. Ну, хорошо. Мы в то время о культуре еще пичего не знали. Приказ: наступление. Значит - музыканты вперед, и мы - урррра, и вся недолга, грудью в штыки... А нас - и бомбометами, и огнеметами, и пулеметами, и газом, и вонью, и с аэропланов сверху, и с танков в лоб... А сзади - французы: вали! вали! Вот тебе русский человек и попал в Европу... Вам хорошо в степи портками трясти, а вас туда бы... Апро-по [Между прочим (от франц. a propos)], - как французы говорят, - апропб искрошили всю нашу дивизию. Нам, конечно, обидно это, врага мы все-таки выбили. Заняли позицию. А на другой день - приказ: отступить. Был это не бой, а демонстрация.
- Это что ж такое?
- Ну, вроде репетиция.
- А это что?
- С вами, ребята, образованному человеку говорить нельзя. Ну, вроде напоказ.
- Ага!
- Нам, конечно, растолковали, будто немцы испугались и теперь войне конец. Кто умнее, этому не поверил. Скрошить дивизию мы бы и дома могли. А вот начальство большие награды получило за этот бой.
- Поддержали славу оружия.
- Вот то-то что... Нас отвели в тыл. Действительно, и вино, и говядина, и табаку - вдоволь. Но в России заминка с деньгами или неудача на фронте союзники начинают воротить морду, - нас опять кидают на позиции, и мы грудью идем на немцев. Нет, ребята, не страшно умирать, а страшно умирать зря. Иной мужик и в городе уездном сроду не был, а ему приказ - умирать за морем: там ему отрывают руки и ноги и прожигают газом, и французская дамочка кладет ему на могилу цветок. Солдатики плакали втихомолку - вот до чего обидно. Но мы оттого безропотные, что у нас культуры нет, у нас одни песни. И многие в ту пору стали дружить с сенегальцами, с черными людьми, обучали их по-русски, те нас по-африкански. Вместе горевали. Звали их к нам в степи.
- Это как так - черные? - спросили из-под телега,
- А как деготь, - и здоровые мужики. И среди них есть очень дельные мужики. Мы расспрашивали: то же самое, что у нас: кукурузу сеют, просо, свиней у них много. А вот птицы у них не те.
- Не те?
- У нас, скажем, эта мелочь - воробьи, скворцы, вороны. А у них пеликан-птица с носищем в полтора аршина.
Хоть и темно было, но рассказчик почувствовал, как один из слушателей усмехнулся, другой покачал головой. Он помолчал небольшое время, разрывая в золе уголек, - раскурил трубку.
- Да. Помню - сижу в бараке. Два земляка, - Иван Рындин, монтер, шофер, электритчик, словом - на все руки, да Алексей Костолобов пишут письмо на родину. А у меня живот болел. На воле - дождь, ветер, - скука. Вдруг входит прапорщик, весь мокрый, в грязи:
"Здорово, товарищи солдаты! Я, мол, прямо из Парижа, привез вам радостную весть: поздравляю с великой бескровной революцией..." И пошел и пошел чесать... Мы только переглядываемся. А Иван Рындин смекнул. Выступает и говорит без обиняков: "Этого мы давно ждем, отпустите нас теперь скорее на родину, потому что там без нас землю поделят". Прапорщик как вспыхнет: "Ах, сукины вы дети, говорю это вам в последний раз... Нет, ваш священный долг теперь сражаться до последней капли крови за свободу". Хлопнул дверью и ушел. Дивизию нашу сейчас же перекинули в глубокий тыл и там давай обрабатывать на митингах, чтобы мы домой не просились, а просились в бой. А мы разве им можем возразить, без культуры? У нас даже винтовки отобрали. Значит, опять умирать.
- А я бы убег, - сказали под телегой.
- Дура. Географии не знаешь. И что я вам скажу: эти господа в шляпах, которые к нам приезжали руками махать на митингах, хуже нам были военного начальства. Ей-богу. Несут чепуху, махнет тебе рукой на виноградники: "Вы, говорит, не забывайте, что эта почва родила Дантона и Камилла Демулена..." А нам все равно, кого она породила, мы правду хотим знать - кто русской землей распоряжается? Кто теперь хозяин?