— Это наврятли. — скептически покачала головой мама, помогая мне застегнуть молнию на переполненной сумке. — Она у тебя, как не от мира сего. Тихая. Совсем не в нашу породу.
Мама выпрямилась и выглянула в кухонное окно.
— Наверняка сидит сейчас под каким-нибудь кустом и за божьей коровкой наблюдает. Вы, у нас с отцом, все как один сорванцы были. Глаз да глаз за вами, а Машулька робкая шибко. Хрупкая, как тростиночка. В папашкину породу, наверное.
Я промолчала и приподняла сумку, пробуя на вес. Тяжёлая. Хорошо, если Марк сможет встретить меня на автовокзале и не придётся самой надрываться. А про Машиного отца я разговоры никогда не поддерживала. Мне нечего было сказать. Залётный молодец вскружил голову и исчез из моей жизни, будто и не было его никогда. Только Маша осталась, как подарок от того горячего, обжигающего лета. мой нежный, хрупкий цветочек, смотрящий на мир с удивлением и неподдельным интересом в синих глазах.
— Пойду Машульку поищу, выезжать пора. Отвезём тебя на автобус, да к деду на конюшню поедем, обед ему собрала. — мама глянула на себя в зеркало в прихожей, поправила выбившийся из причёски локон и сняла с крючка ключи от машины. — Ты поторопись, Катюш. Как бы не опоздать.
Я огляделась вокруг, проверяя, не забыла ли чего. Закинула на плечо лямку любимого рюкзачка и подхватила сумку со стула. Пора. Хорошо в гостях, а дома лучше. Да и работа ждёт. Я всего на два дня отпросилась, чтобы отвезти малышку к родителям в станицу.
— Маша, Бельчонок! — позвала с крыльца мама мою дочь. — Поедем маму провожать, да к деду на конюшню заглянем.
Завязывая шнурки на кроссовках, смотрела в открытую дверь. Машулька, ожидаемо, вылезла из кустов и, отряхнув платьице, встала перед бабушкой.
— А у дедушкиных лошадок есть дети?
— Жеребята? — мама взяла маленькую ладошку и похлопав по ней второй рукой, повела Машу к калитке, за которой стоял её припаркованный Рендж Ровер. — Есть. Целых семь. Мы обязательно их посмотрим.
— И погладим? — дочь задрала личико на бабушку, с восторгом и надеждой захлопала ресничками.
— Всех до одного. — торжественно пообещала та внучке.
Я улыбнулась, глядя на них. Мама обожала Машу. У неё было ещё четверо внуков, по двое от каждого моего брата, но все мальчишки. Машулька же была всеобщая принцесса. Единственная девочка. Её даже отец мой умудрялся баловать. «Девочки в семье, как гостьи — вырастут и упорхнут в чужой род. Здесь для них всё самое лучшее должно быть, неизвестно, как при муже, в его семье жить станут».
Меня отец тоже баловал. Не в такой строгости, как братьев, держал. Потом сокрушался, что не лупил в детстве, не вложил ума в голову. Упустил. А я и нагуляла, в подоле принесла. Позор семьи.
Вот только он мог мне такое говорить, а со стороны никто не смел! Рисковал нарваться на отцовский гнев. А крутой норов Семёна Ширяева, владельца конезавода, нескольких сотен гектаров земли, пашен и яблоневого сада знала вся станица. Рот откроешь и останешься без работы. А то и вовсе из станицы выживут.
Я закрыла на ключ входную дверь, повернулась, чтобы спуститься с высокого крыльца, и запнулась, как на невидимую стену налетела. Сердце дёрнулось, сбивая дыхание. Этого не может быть! Саша?
Глава 2
Высокий, широкоплечий мужчина пригнул голову, чтобы не задеть притолку двери, и зашёл в соседскую хату. Я успела уцепить взглядом только мужскую спину, но и этого хватило, чтобы сердце пропустило удар. Тётя Зина выглянула из хаты, встретилась со мной глазам, зло сплюнула на крыльцо и захлопнула дверь, пряча за ней гостя.
К её ненависти я уже привыкла. Васькина мать назначила меня виновницей всех её несчастий, о чём постоянно судачила со станичными бабами уже не первый год. Я давно перестала обращать на это внимание.
Но её гость…
Сердце в груди колотилось, как ненормальное, руки дрожали, а на ноги словно гири пудовые навесили. Я хватала ртом воздух и смотрела, смотрела на дом напротив, в нелепом, глупом ожидании, что дверь распахнётся, и из неё выйдет мой Саша. Сонно потянется на крыльце, потрясёт головой, как наш пёс Полкан, и пойдёт по тропинке к рукомойнику, прибитому к стенке покосившегося сарая. Он каждое утро так делал, а я тайком наблюдала за ним из окна. Плескался в остывшей за ночь воде. Смеялся, фыркая и приплясывая на месте от холода.
«Экзотика» — шутил он, комментируя деревянную уборную в дальнем углу огорода и железный рукомойник. Ему, городскому жителю, всё это было в диковинку и только веселило.