Все говорят: тебе везет. У тебя семья в Гроттаферрата. Кто я? В Риме я ничем не отличаюсь от других прохожих, я отбрасываю тень столь же исправно, как и все остальные — на булыжник мостовой, поверх всей этой грязи; на меня шумно дышат машины, мою тень пересекают другие тени, я иду в реве ка-кого-то транспорта, в свете дня, который отражается в витринах, мимо монументов и баров. Кто? Некто, ощущающий себя прохожим. Его ноги ступают по солнечной сияющей тверди, но стены черны и холодны, и сквозь прорези окон он слышит шипение пишущих машинок. Скрещенный с другими, отбрасывающий тень. На островки площадей, на площади-минутки, на булыжники жизни. Камни на тысячелетних площадях, пробуждающиеся, угасающие. Откидные крышки. Линза сознания. Некто. Кто очень хотел бы идти не один, а вместе с кем-то, кто сейчас в Гроттаферрата. И вообще — со всеми своими моментами. Я. Пастух ночных бабочек. Журналист. Забывалыцик. В Гроттаферрата — муж. Стипендиат. Дитя подозрения, доверчивости, гнева. Я. Для других людей — опора их мыслей, забота, злорадство. Брожу по разным дорогам. Идиотское существование. Отовсюду вышел. Предлагает разные роли. Скупает легенды. Я, чье место под солнцем — в ночной забегаловке. Как вы утверждаете.
Мое место под солнцем — в ночной забегаловке.
Пошли, Массимо, отправимся в ночную забегаловку, я покажу тебе, где мое место.
Вечер. Переоденемся у себя в комнатах и пойдем. Но не очень далеко. Скоро мы снова вернемся туда, внутрь, отправимся под землю, в нору.
Красная светящаяся надпись. Огненными буквами — имя, неиссякаемо манящее. Под ним — ангел благовещенья: портье. Узнает нас, здоровается. Отступает в сторону. Не крутись долго возле столов, там, где пышнотелые танцовщицы. Будь благовоспитан, приятель, здесь принято поначалу вести себя сдержанно. Помягче, понежнее.
Ты входишь в зал, размеры которого оценить невозможно, ты говоришь себе: вот так пещера, ну и ну, в самом центре города, снаружи дома впритирку один к другому, а здесь — только деревянный пол, и больше ничего, деревянные стропила, всё для того, чтобы напиваться, танцевать, под лунами, под лампами. Блестят бокалы. Женщины. Время не имеет значения, место не имеет значения. У тебя теперь другие глаза, когда ты небрежно шагаешь вперед, другие легкие; у тебя глаза пришельца, цепкий взгляд, а грудь — как она сжимается, как она вздымается. Потому что ничто не важно в этой забегаловке, на дощатом полу, погруженном во мрак, забыто все, что играло роль раньше. Забыто. Упругие басы, гудящие низко-низко, и свободный разбег кларнета, звук поднимается — и падает, не в реальном пространстве, а в пространстве груди! Меланхолия… Вольные просторы… Жульничество, а не забегаловка, надувательство… Меланхолия…
Нет, Массимо, все не так. Сначала тебе придется кое с чем расстаться.
Если ты пришел с улицы, ты в брюках и шляпе, сын своей матери, отпрыск Отечества, застегнут на все пуговицы, степенный и обязательный: отдавай. Отдай свое пальто, они повесят его куда-то в темноту. Отдай, входя, свое происхождение, своих знакомых. Расстанься с матерью, которая тебя поедом ела, с сестрой-сорокой, отдай отца-палача, и мать-суку, и учителей, и друзей, и садик, и собаку; костюм для конфирмации и национальные символы, и свою квартиру, и ту квартиру, в которой жил раньше. Вычеркни все это, отодвинь прочь, и вот они, невесомые, уже ускользают из твоих рук, отлетая к самой дальней стене, где не играют уже никакой роли, ненужные картинки из прошлого. Оставь их прямо у входа, мертвец в наряде портье отступит в сторону, здесь у тебя нет имени. Ты отдал все, теперь можешь входить.
И вот тебя встречает этот другой мир. Не иссякнет музыка, не опустеет твой бокал, свет будет всегда неярким, ты будешь один, ты будешь здесь дома. Тебя взяли. В эту ночлежку. В эту пещеру, в это убежище, в самую безупречную из иллюзий.