Ему следовало бы склонить голову, но он не мог отвести глаз от лица Его Величества. Только встретившись с царем взглядом, он окончательно пришел в себя и уставился в пол. Царь подошел к столу, и Костис краем глаза заметил, что он держит в руке кувшин, подцепив его одним пальцем через ручку, и пару бокалов. Царь аккуратно разместил все на столе, в первую очередь поставив кувшин. Одним движением кисти он подкинул бокал высоко в воздух, и пока тот развернулся и начал падать, успел поставить второй кубок на стол и поймать первый. Царь двигался так легко и непринужденно, словно это жонглирование стало его второй натурой. Тем не менее, Его Величество действовал таким образом исключительно по необходимости, потому что у него была всего одна рука.
Сгорая от стыда, Костис закрыл глаза. Все события этого кошмарного дня были убедительно представлены на лице государя, под глазом которого с неопровержимой ясностью отпечатался каждый сустав солдатского кулака.
Евгенидис нарушил молчание первым:
— Кажется, прошло не больше двух месяцев, с тех пор как ты поклялся защищать мою персону и престол ценой собственной жизни?
Костис обмяк, как тряпичная кукла.
— Да.
— Это какой-то неизвестный мне аттолийский обычай? Я должен был защищаться сам?
У царя была всего одна рука, он не смог бы защититься от человека выше и сильнее его, тем более с двумя руками.
— Простите.
Эти слова были всего лишь вежливым ответом. Они прозвучали странно даже для самого Костиса, а царь рассмеялся, коротко и невесело.
— Мое прощение не есть вежливая формальность, Костис. Это совершенно реальная вещь. Царское прощение имеет цену человеческой жизни.
Царское прощение было совершенно невозможно.
— Я просто имел в виду, что извиняюсь, — беспомощно сказал Костис, пытаясь объяснить необъяснимое. — Я никогда, никогда бы…
— Никогда бы не ударил калеку?
От стыда у Костиса перехватило дыхание. Он услышал, как в чашу льется вино.
— Положи матрас на койку, сядь и выпей вот это.
Двигаясь, подобно механической кукле, Костис выполнил, что было велено. К тому времени, когда он взял бокал и осторожно уселся на краешек кровати, сам царь уже сидел на табурете, прислонившись спиной к стене и положив ногу на ногу. Костис не мог не подумать, что Его Величество выглядит как ученик писаря после драки в таверне, уж совсем не как царь. Он сделал глоток из своей чаши и в изумлении уставился на нее. Вино было охлажденным. Сладким и чистым, как жидкий солнечный свет, лучшим, что Костису доводилось пробовать за всю свою жизнь. Улыбка медленно расползлась по губам царя.
— Царская милость подобна вину. Будь осторожен, не расплещи ее. Ты ел сегодня?
— Нет, Ваше Величество.
Царь повернул голову и крикнул в сторону занавески, через некоторое время в коридоре послышались шаги, и занавес отдернули в сторону. В дверях стоял Лаекдомон, один из людей Аристогетона. Арис был другом Костиса. Вряд ли ему было приятно стоять на страже у дверей Костиса. Царь попросил принести еды с кухни. Презрительно глядя перед собой, Лаекдомон поклонился и исчез.
— Без таких «верных слуг» я бы вполне мог обойтись, — тихо сказал царь, поворачиваясь к Костису. — Не сомневаюсь, он решит, что еда для меня, и принесет черствый хлеб и самые мелкие оливки.
Костис не мог оспорить его мнение о Лаекдомоне. Он никогда не любил этого гвардейца. Лаекдомон был слишком угрюм и замкнут, и Костис был доволен, что этот парень не попал в его подразделение. Арис тоже его недолюбливал, но чаще жаловался на другого своего солдата, которого прозвал Легарусом Клевым. В отличие от Аристогетона, Легарус обладал не только красивым лицом, но и происхождением из почтенной семьи землевладельцев. Тем не менее, как бы ни была влиятельна семья Легаруса, ему самому никогда не светило дослужиться даже до командира отделения, что время от времени вызывало напряжение между ним и Аристогетоном.
Царь прервал размышелния Костиса.
— Скажи Костис, почему мои люди предлагают мне еду, которую я не могу есть, а затем принимают оскорбленный вид, когда я указываю, что не могу разрезать ее самостоятельно? Или открыть банку? Или воспользоваться ножом для мягкого сыра?
«Потому что ты самодовольный варварский босяк, который украл нашу царицу и заставил принять тебя в качестве ее мужа, потому что ты не имеешь никакого права быть царем», промелькнуло в голове у Костиса. Вслух он сказал только:
— Я не знаю, Ваше Величество.