— Я пришла посмотреть на героя, рассказы, о подвигах которого сотрясают наши дома, — сказала она без смущения.
— Если бы я знал твое лицо, то убил бы Голиафа только затем, чтобы завоевать твой взгляд, — ответил Давид.
— Ну, тогда предложи мне вина, — попросила девушка. Это сделал Ионафан, который протянул ей его с иронией.
— Итак, мой брат — виночерпий героя, — сказала она огорченно.
— Твой брат — твой виночерпий, Мерав, — ответил Ионафан.
Она присела рядом с мужчинами.
— Ты умеешь только рубить головы? — спросила она Давида.
— Если бы они были из золота, то я сделал бы из них тебе ожерелье, — ответил он.
Она засмеялась. За соседним столом не упускали ни слова из их разговора.
— Тогда сохрани их для своей возлюбленной, — сказала она притворно кисло.
— Твои глаза подобны меду, глаза моей возлюбленной — уксусу.
Она засмеялась еще громче, но глаза ее оставались серьезны.
— У тебя сахарные уста, — сказала она.
— Чтобы быть равными твоим губам, — возразил он, добавив нежности во взгляд.
Ионафан слушал и улыбался, время от времени украдкой бросая взгляд в сторону отца.
— Есть ли у тебя сердце теперь, когда ты бросил камень в лоб Голиафу? — снова бесстыдно начала девушка.
Он откровенно рассмеялся, показав свои ослепительные зубы.
— Может быть, нужно, чтобы я положил свое сердце в пращу, чтобы добиться твоего? — спросил он.
Все сидящие за соседним столом услышали реплику, и даже Саул разразился смехом.
— Смотри, Мерав, как бы мне не назвать тебя сотником! — бросил Ионафан.
Она притворно смерила его презрительным взглядом.
— Ты берешь женщин в ссотники?
Но вместо того, чтобы рассердиться, он засмеялся громче и протянул ей финик.
Царь решил, что время истекло, и встал. Царское место опустело, лишь несколько сотников задержались на минуту.
Тихо опускалась ночь.
— Мне нужно удалиться, — шепнул Ионафан Давиду. — Будь осторожен.
Давид кивнул в знак согласия и покинул сады. Он устремился на край плоскогорья, которое завершало долину, а на границе переходило в царские сады. Миндаль, яблоки, абрикосы простирались до долины, благоухая в темноте, когда поднимался ветер. Не было нужды оглядываться. Он знал, что за ним кто-то идет. Вскоре она догнала его. Она молча шла рядом.
— Ты откусила язык? — спросил он наконец.
— Я не должна быть здесь, — сказала она недовольно.
— Тогда почему ты здесь?
— Потому что ты красив.
— Но в темноте ты меня не видишь.
— Я увижу тебя завтра, если будет нужно.
— Ведь не взгляды же ты ловить пришла, — сказал он с нежностью. — И не своим глазам пришла ты угождать.
Она была обещана победителю Голиафа, следовательно, она ему принадлежала. Но Саул не торопился отдавать ее.
Она уперлась спиной в руку, которая ее поддерживала.
— Так будет с тобой в том случае, если я возьму тебя в жены, — сказал он, все еще наклоняясь над ней. Он угадал взгляд, который она устремляла на него в темноте. — Но тогда это не будет украдкой. Ты можешь только знать, что почувствуешь, но ты остаешься девственницей. И ты сможешь, если ты осмелишься это сказать, подтвердить, что Давид мужчина.
Она растерялась.
— Ты меня не просил у отца, — сказала она. — Мой отец обещал меня победителю Голиафа.
— Что же он не сказал мне это сам?
— Вот поэтому ты не просил меня? — спросила она.
Он тихо и горько засмеялся. Вот сколько стоила ему слава! Народная слава, любовь царевича, ревность царя, а потом недостойные интриги, инструментом которых была одновременно хитрая и наивная девушка.
Она поднялась и ушла быстрым и раздраженным шагом. Мерав, однако, была упорной. Она вернулась в следующие вечера, настойчиво добиваясь своей цели, используя для этого все тонкости, которыми она владела инстинктивно или которые были рекомендованы ей сожительницами дворца. Но если он извлекал из этого удовольствие, не уступал и смеялся, неистово избегая главного, то она старалась его, то оцарапать, то покрывала поцелуями.
Царь Саул сидел в своих покоях и теребил древко копья, мрачные мысли вновь одолевали его. Никто не ждал нашествие филистимлян именно с южной стороны, поскольку в гористой местности они ходить не любили.
Лихой налёт Ионафана оказался на удивление успешным, но вся слава досталась Давиду. И это его очень беспокоило. Он наказал хананеев за то, что они всегда помогают филистимлянам и пусть даже это были мирные гаваонитяне но после этого иувусеи из Иерусалима сразу прислали дары и открыли ворота. Но словно в отместку Саулу они славили больше Давида, это царя злило больше всего.