Тогда воины Израиля и Иуды с криком погнались за филисти́млянами и преследовали их от долины до ворот Экро́на. Трупы филисти́млян лежали по всей дороге от Шаараи́ма до Га́та и Экро́на.
Давид был доведен до изнеможения, но не столько физически, сколько эмоционально.
— Я хочу спать, — сказал он.
— Отдохни в моей палатке, — ответил ему Саул.
Давид заснул моментально.
Он проснулся от прикосновения чьей-то руки на своем плече, открыл глаза и узнал Ионафана, смотревшего на него серьезным взглядом.
— Пора выходить в путь, в Номве царь желает принести жертвоприношение.
Давид осмотрелся вокруг: он спал в палатке один. Солнце стояло низко. В палатке чувствовался запах ладана; его жгли для того, чтобы сделать приятным его отдых. Он встал и пошел за Ионафаном. Его снова встретили приветствиями. Было странно чувствовать себя в центре внимания.
Большое войско Саула тронулось в путь. Ионафан взял Давида в свою колесницу, что тоже показало всем, что отныне Давид под опекой царской семьи. Они преодолели большое расстояние до вечера и прибыли в Номву где их встретили священники и поднесли угощение.
Саул, испив вина, пошел к жертвеннику. Ионафан шел следом, а рядом с ним — Давид. Они остановились перед жертвенником. Священник стоял рядом с царем. На дрова положили ягненка слабо блеющего.
Раздались голоса священника и Саула:
— Прими, Господь, наш единственный Бог, эту жертву.
Саул перерезал шею ягненка, который судорожно дернулся. Кровь была собрана в медную чашу. Воин принес священнику факел, который тот просунул под поленья. Пламя затрепетало на ветру и охватило дрова.
— Прими, Господь, наш единственный Бог, эту жертву от твоих детей, признательных за победу в этот день, за прошлые и будущие твои благодеяния во веки веков!
Царь плеснул вина в огонь, потом опорожнил флакон с маслом, а другой с молоком. Наконец он вылил чашу крови на костер.
Жертвоприношение закончилось.
— Наш отец, должно быть, уже беспокоится, — сказал Давид Элиаву, находившемуся рядом. — Мне нужно вернуться.
— Ты не можешь уйти сейчас. Будет праздник, на котором, вероятно, царь сообщит о твоем награждении, — ответил Элиав. — Мы отправили отцу сообщение.
Священник встал напротив Давида. Он коснулся руки Давида.
— Я вижу на тебе Дух Бога, — сказал он и ушел.
В эту ночь царь отмечал победу в большом доме. Давид после омовения пришел по зову царя. Саул находился в центре группы людей, большинство из них Давид уже видел: священник, сыновья Саула, его собственные братья. Лишь только он дошел до середины зала, как Ионафан пошел ему навстречу, раскрыв объятия, обнял его. Начался ужин. Ужин был военный, ягненок на вертеле, жареная птица, суп из зерна и салаты, но это был ужин в честь Давида.
— Этот юноша поразил филистимлян самым страшным оружием — гневом божьим, — сказал царь. — Он доказал, что смелым и храбрым Господь дает силу одолеть самых грозных противников.
Немного растерянный, Давид опустил голову.
— Господь с нами, — произнес священник. И повернулся к Давиду: — Ты давно пользуешься пращой?
— С детства, — ответил Давид. — Это мой отец научил меня искусству обращения с ней. Я пастух и бывает медведь или лев нападает на моих овец и мне приходится вступать в схватку с ними.
Священник протянул ему кусок ягненка на конце своего ножа. Давид понял, какая ему была оказана честь. И все же, несмотря на все почести, он ощущал себя пленником. Он вспомнил обо всех разговорах, о награде от царя и задумался, действительно ли царь отдаст ему свою дочь. Давид сильно в этом сомневался.
— А что ты будешь делать завтра? — спросил его священник.
— Я вернусь пасти овец.
Его братья вскрикнули.
— Разве с тобой плохо обращаются? — спросил Ионафан.
— Я и подумать не могу такое? — ответил Давид. — Ведь Голиаф был один, и вот теперь он мертв. И мне пора возвращаться к моему отцу и пасти овец.
Это всех рассмешило.
— Страна полна Голиафов, — сказал царь. — Нужно, чтобы ты остался с нами. Однажды ты уже ушел от меня, когда был арфистом, больше этого не будет.
Давид кивнул головой; к его облегчению, разговор прервался.
Входные двери открылись, вошел Авнер с сияющим лицом. Руки его посинели от тяжести копья и меча, которые он не выпускал уже много часов, сандалии были забрызганы грязью.