то ни было, за последние сорок дней, что прошли со дня смерти царя Бориса и воцарения Федора, бояре не предприняли ничего для спасения державы, единственно стрельцы, окружавшие Москву, ловили гонцов с грамотами к жителям московским, которые беспрестанно слали воеводы-изменники и Самозванец! Грамоты сжигали не читая, гонцов сажали в темницу не допрашивая.
Между тем Самозванец, укрепившись силой несметной и дождавшись прибытия поляков, вернувшихся под его знамена, беспрепятственно двинулся к Москве через Кромы, Орел, Тулу, Серпухов. Все города по пути его следования распахивали перед ним ворота, народ встречал его ликованием, те же города, которые лежали в стороне от его пути, спешили прислать к Самозванцу послов с изъявлением преданности, далекая Астрахань прислала в знак покорности закованного в цепи астраханского воеводу Михаила Сабурова, близкого родственника царя Федора.
Царевич остановился под Серпуховом в ожидании послов от Москвы коленопреклоненной. Чернь московская, возбуждаемая слухами, заволновалась, приступила к Кремлю с одним вопросом: погиб царевич Димитрий в Угличе или тот, кого именуют Расстригой и Самозванцем, и есть истинный Димитрий? В ответ князь Василий Шуйский взошел на Лобное место и крест целовал в том, что царевич Димитрий погиб ион своими глазами видел его мертвое тело, но народ, зная двоедушие Шуйского, ему не поверил и утвердился в обратном.
Ровно через неделю после сороковин царя Бориса Самозванец отправил в Москву очередных смутьянов, Наума Плещеева да Гаврилу Пушкина, дав им в сопровождение сотнюка-заков под командой самого атамана Корелы. Обойдя Москву, они подошли к Красному Селу и возмутили его. Все сельские жители, преимущественно купцы и ремесленники, заслушали грамоту Самозванца и немедленно присягнули ему, более того изъявили желание препроводить гонцов в Москву. Стража на воротах не посмела остановить их. На Красной площади их уже ждала огромная толпа. Поднявшись на Лобное место, Плещеев с Пушкиным зачитали обращение Самозванца: «Люди
московские, к вам обращаюсь я, Димитрий, законный великий князь и царь Всея Руси, сын царя Ивана, царя справедливого. Ко всем вам, людям черным и средним, торговым и военным, приказным и сановным, к боярам и святителям, посылаю я слово примирения и согласия. Я не буду укорять вас ни за то, что пренебрегли вы клятвой, данной отцу моему, никогда не изменять его детям и потомству его во веки веков, ни за то даже, что вы присягнули Борису Годунову, ибо дьявольским наущением были убеждены, что погиб я в Угличе. Но ныне, когда явил я себя всему миру, когда весь мир и вся Русь признали меня царем законным, что удерживает вас от изъявления покорности? Чего страшитесь? Не с мечом иду я к вам, а с миром».
Далее шли посулы лживые: святителям — незыблемость веры и неприкосновенность земель монастырских, боярам и всем мужам сановитым — честь и новые вотчины, ратникам и дьякам приказным — повышение жалованья, гостям и купцам — свободу торговли, ремесленникам и простому люду — снижение налогов, а всем вместе — жизнь тихую и мирную.
Бояре, появившиеся на площади, не смогли смирить толпу, а Богдан Бельский, не избывший обиды на Годунова, положил начало бунту, возвестив: «Да здравствует царь Димитрий Иванович!» Народ, поверив грамоте Самозванца, ответил ему тем же криком и ворвался в Кремль, разбил двери темниц, освободив лазутчиков Самозванца, потом ворвался во дворец Царский, схватил царя Федора, царицу Марию и царевну Ксению и препроводил их в старый дом Бориса Годунова под крепкую стражу. Годуновы и близкие им семейства поспешили укрыться на своих подворьях, но люди ворвались и туда, перебив холопов и разорив имение, всех родственников Бориса Годунова скрутили, главного же мучителя, главу Разбойного приказа Семена Годунова, в клочья разорвали.
Только тут, наконец, вмешались бояре и уговорили толпу разойтись по домам. Сами же направили послов к Самозванцу, в которые определили князя Федора Мстиславского, трех братьев Шуйских, Василия, Димитрия и Ивана, и князя Ивана Воротынского.
Пользуясь безначалием, войска Самозванца во главе с Пет-
ром Басмановым немедленно вступили в Москву. Первым делом Басманов отправился в храм Успения, где патриарх Иов служил молебен. Иова выволокли из алтаря, сорвали златотканое одеяние, белый клобук и священную панагию, напялили простую, всю в заплатах монашескую рясу и, бросив в крестьянскую телегу, отправили в Успенский Старицкий монастырь в заключение. Из храма Успения Басманов перешел в Чудов монастырь, собрал всех старцев, пребывавших в монастыре более трех лет и могущих уличить Самозванца, и приказал им двигаться в отдаленные пустыни. Потом ворвался на патриаршее подворье и изгнал, подобно патриарху Иову, митрополита крутицкого Пафнутия, бывшего архимандрита Чудова монастыря. Тем временем приближенные Самозванца, Михалка Молчанов с Ахметкой Шерефединовым в сопровождении князей Василия Голицына и Василия Рубца-Мосальского направились в старый дом Бориса Годунова, где содержались царь Федор и его семейство. По прошествии недолгого времени к столпившемуся вокруг народу вышел князь Василий Голицын и объявил: «Царь и царица с отчаяния отравили себя ядом». В подтверждение слов его вынесли из дома тела, положили на помост, тут люди явственно увидели на шеях Марии и Федора темные полосы, следы веревок, и замерли в молчании от невиданного злодейства.
День завершился святотатством: приспешники Самозванца извлекли из гробницы в храме Михаила Архангела тело Бориса Годунова, сорвали с него не только драгоценные облачения, но даже нижнюю шелковую рубашку и нательный крест, бросили на простые дровни, запряженные тройкой свиней, и, понукая их ударами бичей и улюлюканьем, погнали по площадям и улицам московским, люди же, разогретые сверх меры дармовым вином, забрасывали дровни камнями и нечистотами. Лишь на следующий день монахи подобрали изуродованное тело Бориса Годунова и захоронили его в гробе простом вместе с телами убиенных сына его Федора и жены Марии в Варсонофьевской обители, что на Сретенке.
Июня 20-го Самозванец торжественно вступил в склонившуюся перед ним Москву. С утра сильный ветер гнал по небу
низкие темные облака, а по улицам московским тучи песка и пыли, бросая их в лицо бесчисленной свите Самозванца, что многими было сочтено дурным предзнаменованием и предвестием грядущей грозы. Но непогода не помешала любопытным людям московским еще с рассветом высыпать на улицы в нарядах праздничных, облепить крыши домов, заборы и даже деревья по объявленному пути следования самозваного царя. Первой ступала колонна стрельцов в раззолоченных красных ферязях, за ними, сияя золотом и каменьями, отряд русской конницы в одинаковых зеленых кафтанах, а следом польские гусары в начищенных до блеска кирасах, с белыми плюмажами на шлемах. За ними двигался крестный ход священников в торжественных ризах, возглавляемый митрополитом рязанским Игнатием, несшим в руках образ Иоанна Крестителя, следом степенно выступал аргамак Самозванца, сдерживаемый его твердой рукой, за Самозванцем немного вразброд ехала его свита, разукрашенная сверх всякой меры. Народ, искренне веря, что перед ним истинный царевич Димитрий, пал ниц, восклицая: «Здравствуй, солнце наше!» И лишь униженный вид первейших бояр русских, Мстиславского, братьев Шуйских, Воротынского, влекшихся пешком за свитой Димитрия и походивших скорее на знатных пленников, следующих за колесницей триумфатора, несколько притушил восторг толпы.
Тоже и иерархи Церкви нашей настороженно следили за приближающимся Самозванцем и, не желая приветствовать еретика и расстригу, выставили для приветствия незначительного Терентия, протопопа собора Благовещения. Тут же людям благочестивым был явлен и первый соблазн — когда Самозванец сошел с коня, чтобы приложиться к иконе Божией Матери из собора Благовещения, польские музыканты, сопровождавшие гусар, ударили в литавры и затрубили в дудки, наяривая какой-то веселый марш.