Столь же воспитанные в традициях честных схваток, сколь и храбрые, воеводы наши позволили отрядам вражеским без помех расположиться вольготно на местах назначенных, подождали, пока король польский раскинет шатры своей ставки на дороге Московской близ села Любатова, только после этого отдали приказ охотникам сделать вылазки, пощекотать неприятеля и добыть пленных для прояснения расположения вражеского. Затем вступила в действие артиллерия наша, особенно же отличались две пушки-барса, ласково прозываемые Трескотухой и Громотухой, кои весело метали не ядра — глыбы каменные, целясь в шатры королевские. Пришлось Баторию убираться за холмы. Уныло смотрел он на свои двадцать пушчонок, а тут еще ядра наши достали и подняли на воздух один из складов пороховых, сильно уменьшив и без того небогатые запасы. Не ожидал Баторий встретить такую огневую мощь у презираемых им русских, и это был лишь первый из череды неприятных подарков, кои готовил ему Псков!
Следующие десять дней каждый упорно готовился к штурму. Воины неприятельские от зари до зари рыли траншеи от своих лагерей к стенам города, делали укрытия, сооружали туры. Занятия русских воинов и жителей псковских были более разнообразны: пушкари стреляли, не жалея припаса немереного; охотники делали вылазки, приволакивая пленных и доспехи невиданные; холопы, ратники рядовые и прочие про-
—“"УЕЕ? “
стые люди возводили в наиболее опасных местах вторую деревянную стену с глубоким рвом.
Сентября 8-го, в светлый праздник Рождества Пресвятой Богородицы, состоялся первый штурм. Из-за малого количества орудий решил Баторий упереться в одном месте, а именно на южном участке стены от Покровской башни до Великих ворот, посередине между которыми находилась Свинерская башня. В первый день пушки польские долбили башни, стены и ворота, а наутро следующего довершили дело: Покровскую башню сбили почти всю до земли, Свинерскую — наполовину, в стенах же проделали широкие и глубокие проломы. Король с воеводами своими наблюдали за этой потехой из-за стола, где они укрепляли свой дух вином и яствами, и вот, когда разом обрушилось двадцать саженей крепостной стены, король встал и провозгласил: «Город открыт для героев! Вперед! Не дадим врагу опомниться!» Воеводы ответили дружно: «Государь! Ныне будем ужинать с тобой в замке Псковском!» — и поспешили к полкам своим, подхлестывая воинов обещаниями богатейшей добычи. Венгры нацелились на Покровскую башню, немцы — на Свинерскую, пешие поляки и литвины, прикрываясь щитами, устремились в пролом стены. Несмотря на искусную стрельбу наших пушек и упорство обороняющихся, врагам, сражавшимся с небывалой настойчивостью и храбростью, удалось овладеть всеми укреплениями и развернуть на них знамена королевские. Каково же было их удивление, когда за разрушенной стеной они уткнулись в ров глубокий и стену новую, нетронутую! Полякам удалось подтянуть несколько легких пушек, и теперь стрельба велась со стены на стену почти в упор, с расстояния в пару десятков сажен, а между стенами шла сеча ручная, постепенно наполнявшая ров телами павших. Уже со всех сторон к месту схватки спешили из дальних безопасных мест города свежие отряды русские. В этот решительный час воеводы наши подвели под башню Свинерскую ходами подземными двадцать бочонков пороху и подняли башню на воздух вместе со всеми там находившимися. А Трескотуха с Громотухой, объединившись в едином ударе, сровняли с землей остатки Покровской баш-
ни, служившей укрытием бешеных мадьяр. Останки тел врагов усеяли все вокруг ровным толстым слоем, и лишь лоскуты знамен королевских долго носились в воздухе. Битва продолжалась уже за пределами города, и сколько ни посылал король Баторий отрядов в подкрепление, все они пропадали без следа. Лишь темнота спасла поляков от разгрома полного.
Полегло их тогда более шести тысяч, включая восемьдесят вельмож во главе с любимцем Баториевым, воеводой Гаврилой Бекешем. Изувеченных было не менее двенадцати тысяч, наших же героев погибло 863, а раненых было ровно 1626.
Но Баторий не отступился. Перво-наперво объявил он войску, что стоять оно будет под Псковом и осень, и зиму, пока не возьмет город. Далее приказал делать в разных местах подкопы, чтобы взорвать стены крепостные, рыть всякие щели и делать укрытия под стенами, чтобы беспокоить оттуда защищавшихся, и с завидной регулярностью и упорством бросался на штурмы, выискивая слабые места в обороне города. Но русские воины сидели в осаде непоколебимо. Казалось, сама природа споспешествовала им — на поляков обрушилась ранняя зима. Снег загонял ворогов в неумело вырытые землянки, а вынужденный пост выгонял обратно на улицу и все настойчивее направлял стопы их к дому. Одно удерживало их от немедленного бегства — невыплаченное жалованье. Войско роптало. Не смея пока винить короля, ратники обрушили свой гнев на главного воеводу, Яна Замойского, говоря, что тот в академиях итальянских выучился всему, кроме искусства побеждать русских, что он, без сомнения, замыслил уехать с королем в Краков блистать красноречием на сейме, бросив войско на растерзание зиме и свирепому неприятелю. Король действительно бросился к сейму умолять о деньгах и подкреплениях, но один. После этого удача окончательно отвернулась от поляков. Они уже не помышляли о штурме Пскова, деятельная осада перетекла в тихое облежание, поляки, надеясь изнурить осажденных голодом, сами страдали от него в несравненно большей степени. Войско Баториево таяло на глазах.
А что же царь Иоанн? Он продолжал пребывать в нерешительности, не двигаясь ни на помощь осажденному Пскову,
где находились все войска Батория, ни в оголенную, беззащитную Литву. Лишь пятьсот всадников отправил он к границе, да и то для встречи легата папы римского Поссевина, коего принимали с гораздо большей торжественностью и пышностью, чем любого другого посла. Короткого разговора с царем хватило иезуиту, чтобы понять: Иоанн помышляет лишь о мире и готов заключить его на любых условиях, не умаляющих, конечно, его царского достоинства. С этим убеждением посол папский поспешил обратно к королю Баторию.
В дни последующие случилась трагедия великая — держава Русская лишилась наследника престола. И совершил это царь Иоанн своими руками. Свидетелей его ссоры с царевичем Иваном не было или не осталось, поэтому говорили разное. Одни — что Иван вступился за беременную жену. Другие, которым мы склонны доверять больше, утверждали, что Иван укорял отца за нерешительность в войне и требовал передать ему командование войском. Вспыльчивый царь по своему обыкновению поучил сына посохом, ненароком попав тому в висок. Когда бояре, дежурившие у дверей палаты, решились войти внутрь, они застали лишь распростертого на полу царевича с окровавленной головой и сидящего рядом немощного старика, разбитого ужасом содеянного. Царевич так ни разу и не пришел в себя во все четыре дня своей болезни и ноября 19-го скончался.
Бояре с князьями и весь двор скорбели непритворно. В день похорон казалось, что черный град накрыл Кремль, не оставив ни одного светлого места. Царь Иоанн сам указал место в отдельном приделе храма Михаила Архангела, где надлежало захоронить Ивана, и тут же распорядился, чтобы и его после смерти положили рядом. Долго Иоанн бился над гробом, перечисляя все достоинства Ивана и прося у него прощения за свой грех невольный.
[1582 г.]
На границе ливонской, в местечке Яме-Запольском, при посредничестве Антона Поссевина съехались для переговоров мирных послы царя Русского князь Дмитрий Елецкий и
печатник Роман Олферьев, и короля польского, Януш Збараж-ский, воевода Вроцлавский, маршал двора князь Альбрехт Рад-зивилл и секретарь великого княжества Литовского Михаил Гарабурда. Несмотря на, то что неудача похода стала очевидной даже для самого Батория, он держал себя с обычной кичливостью и заносчивостью, высокомерно давая послам нашим три дня сроку, и после этого грозился прекратить переговоры. Войско русское, оборонявшее Псков, ответило на это очередной — сорок шестой! — вылазкой, закончившейся знатным разгромом польских войск, взятием тысячи пленных и убитых без счету. Гетман Замойский взывал к послам польским: подписывайте мир на любых условиях, иначе — бегство и позор! Но и царь Иоанн прислал вестника с грозным приказом: подписывайте мир немедленно и на любых условиях! Шустрый Поссе-вин за несколько часов составил договор, согласно которому все оставалось, как было до начала войны Ливонской, русское — русским, литовское — Литве, восстанавливая рубежи старые. Ливония отходила полякам, нам же досталось лишь несколько городков незначительных. Послы с обеих сторон подписали этот договор, а к нему перемирие на десять лет.