Поспешив предать тело Димитрия земле, так же как нашли его во дворе, с орешками, зажатыми в правой руке, следователи отбыли в Москву. На следующий день по их приезду собрался Собор Священный вместе с Думой боярской, в присутствии царя Федора заслушали доклад князя Василия Шуйского о розыске в Угличе. Говорил он не об убийстве, а о гибели, тогда же впервые, неуверенно и среди многих прочих прозвучали слова о том, что царевич мог сам неосторожно пораниться. Бояре и святые отцы вынесли приговор глубокомысленный: «Царевичу Димитрию смерть учинилась Божьим судом», — дело же отправили на доследование.
Следствие по Угличскому делу подошло к концу лишь к зиме. Тогда и объявили окончательно, что княжич Димитрий погиб, играя с ребятишками дворовыми в тычку, поранившись ножом в приступе черной немочи. Виновной в преступном небрежении была объявлена Мария, ее отправили в Николо-Вык-синскую пустынь в земле Вологодской и там постригли в монахини. Всех Нагих за подстрекательство к бунту осудили на заточение и разослали по разным городам. Пострадали и жители Углича, двести с лишним человек, признавшихся в убийстве дьяков, сослали вместе с семьями в места отдаленные, в Пелым, на поселение вечное. Колоколу же соборному, поднявшему народ на бунт, усекли ухо и вырвали язык и под стражей крепкой отправили в ссылку, опять же вечную, в Тобольск.
Царь Федор искренне скорбел о гибели брата меньшего, хотел он перенести тело царевича в Москву и похоронить рядом с отцом, но патриарх отговорил, ссылаясь на то, что по розыску Димитрий, вполне возможно, сам себя жизни лишил,
а самоубийцам не место в храме. Еще Федор порывался ехать в Углич, чтобы помолиться на могиле, но его отговорили моровым поветрием.
Следствие лицеприятное и приговор лукавый не много помогли Годунову. Народ не поверил сказке о случайной гибели царевича, так что сразу пошли даже слухи, что Димитрий спасся от рук убийц наемных. Слухам этим суждено было возродиться через несколько лет, пока же другие события отвлекли и царя, и бояр, и народ.
Не прошло и нескольких дней после вести о смерти царевича Димитрия, как в Москве в разных местах случилось несколько больших пожаров. Запылал двор Колымажный и в несколько часов сгорел Арбат, улицы Никитская и Тверская, весь Белый город и за ним новый двор Посольский, слободы стрелецкие и все Занеглинье.
Погорельцы, возбуждаемые слухами о причастности к пожарам Годунова, приступили к Кремлю. Но решительные действия правителя по тушению пожаров, а более немедленные и щедрые пожертвования на строительство новое погасили возмущение, которое сменилось славословием Борису. Розыск же показал, что пожары начались с поджогов, поймали и поджигателей, некоего банщика Левку с товарищами, на пытке те показали, что подбили их на злодейство люди Афанасия Нагого.
Одно бедствие сменилось другим. С южных рубежей наших пришло известие о том, что крымский хан, забыв все договоры, быстро продвигается к Москве со всей своей ордой. Встретить по обычаю врага на берегах Оки недоставало времени, поэтому бояре приняли меры к защите стольного града, в самой Москве и вокруг нее были размещены до тридцати тысяч стрельцов, на предполагаемом же направлении главного удара, между Калужской и Тульской дорогами, поставили гуляй-город, там под древним стягом великокняжеским встал сам Борис Годунов с дружиной царскою, вторым воеводой при нем был Федор Никитич Романов. Разбилась орда крымская о сию твердыню, целый день шла битва жаркая, не остановилась и лунной ночью, к утру же татары бежали, увозя особой убитых. Осторожный Годунов, несмотря на призывы Фе-
дора Романова, не рискнул их преследовать ради разгрома окончательного.
Нашествие сие оказалось безвреднейшим в истории русской, все осталось в целости: и города, и деревни, и люди. Победу праздновали пышно, даже громче, чем достославное овладение Полоцком. Народ веселился напропалую на площадях, где были выставлены столы с угощением царским. Главным же героем был объявлен Борис Годунов. За подвиг великий пожаловал царь Федор ему шубу со своего плеча в тысячу рублей, блюдо золотое, три городка в земле Важской да звание Слуги, которое возносило Годунова на высоту неслыханную, выше всех бояр. Потом от имени царя Федора и Бориса Годунова были объявлены щедрые пожалования, бояре, князья, воеводы и прочие ратные люди получили вотчины, поместья, деньги, шубы, сосуды, камки, бархаты, атласы, меха, никто не остался обделенным. Тогда же постановили, что на месте, где стоял Борис Годунов со своим знаменем во время достославной битвы, будет заложен монастырь, нареченный Донским в честь священной иконы, принадлежавшей великому князю Димитрию Донскому и хранившей в ту ночь Бориса.
А вскоре последовали новые торжества, на этот раз в честь рождения у царя Федора дочери Федосьи. Никогда так не праздновали на Руси рождение дочерей в семье царской, такое более подобало рождению наследника. Счастливый отец поспешил известить о событии радостном короля польского, королеву английскую и императора германского. В Царьград к патриарху отправился посол с милостыней щедрой. Объявили об амнистии всех, кои были приговорены к казни и заточению по темницам. Народу же выставили угощение богатое.
В те же дни у Бориса Годунова родился сын Федор.
Так истекли первые семь лет после смерти царя Иоанна Грозного.
[1592-1597 гг.]
На смену семи годам бурным пришли семь тихих, похожих один на другой, прошедших без бурь и потрясений. Вот разве что неожиданная смерть царевны Федосьи на втором
году жизни, всколыхнула народ и породила множество слухов, относящихся не только к смерти, но и к ее рождению — одни прямо обвиняли Годунова в смерти царевны, другие же утверждали, что царица Арина родила здорового мальчика, но Годунов подменил его на больную девочку одного стрельца. Скорбящий царь Федор совсем отошел отдел,вверив все дела Борису Годунову, и тот в заносчивой гордости говорил от имени государя, сам писал письма властителям европейским, обменивался с ними подарками взаимными. И вот уже в одной из грамот Елизавета Английская назвала «своего возлюбленного кузена» Бориса лордом-протектором.
Как-то так сложилось, что послы иноземные по прибытии в Москву представлялись царю Федору, а потом отправлялись к Борису Годунову, где вся церемония торжественная повторялась заново. Даже грамоты послы зачастую привозили две, одну на имя царя Федора, другую — на имя Бориса Годунова. Вскоре это и на наш внутренний обиход перекинулось. Царь Федор был к пирам не пристрастен, но все же, следуя обычаю, всегда приглашал за стол свой бояр, воевод и людей, на службе царской отличившихся. Борис Годунов из скромности притворной на пирах этих бывал редко, но сам, в свою очередь, приглашал к столу своему бояр, воевод и людей, на службе царской отличившихся. И чем дальше, тем больше гости царские завидовали тем, кто был приглашен к столу Борисову, всеми правдами и неправдами старались попасть туда и даже пренебрегали приглашениями царскими. Это немало способствовало умалению достоинства царского, Борис же Годунов этому не только не препятствовал, а даже и потворствовал.
Чем пренебрежительней держал себя Годунов с царем Федором, тем сильнее возвеличивал он сестру свою, царицу Арину. В нарушение обычаев дедовских Арине возвещалось многолетие в церкви, а потом имя ее стали включать в грамоты царские: «Я, царь и великий князь Федор Иоаннович Всея Руси со своей царицею и великой княгиней Ариной...» Борис Годунов был неистощим в изобретении пышностей новых для возвеличивания Арины. Так, воскресил он древний обычай и
создал для царицы особую женскую свиту. Конечно, и раньше жены боярские сопровождали царицу в ее поездках, например на богомолье. Ныне же они следовали за ней при любом выезде, сидя верхом по-мужски на лошадях.