Хотя, возможно, это было не воскрешение наших обычаев древних, а воспроизведение бездумное обычаев европейских. Борис Годунов благоволил иноземцам, коих очень много в Москве стало обретаться. Не только на время приезжали по делам посольским или купеческим, но и постоянно селились. Немецкая слобода, запустевшая было после погрома во времена царя Иоанна, вскоре после опричнины, теперь вновь людьми наполнилась втрое против прежнего. И хотя люди приезжие были в большинстве поражены ересью Люторовой, Годунов дозволил им построить дом молельный и открыть школу.
Несомненно, что именно иноземцы нашептали Годунову, какое прибытное для казны дело завести кабаки казенные. В правление царя Иоанна, и отца его, и деда, в Москве ни одного кабака не было, только тот, что с дозволения царского держали немцы в Немецкой слободе, в Наливках, но туда вход простому люду был заказан. Лишь в опричное лихолетье расползлись по Руси кабаки самопальные. Но с концом опричнины кончилась и эта вольница, даже и в слободе Немецкой, которую, как уже было сказано, царь Иоанн разнес в пух и прах. Годунов этот обычай воскресил, и, хотя прибыток казне царской был действительно изрядный, он немало способствовал развращению народа русского.
Другой введенный Борисом Годуновым закон тоже был срисован с образца европейского. Крестьяне на Руси испокон веку имели свободу в день Юрьев переходить с места на место, от владельца к владельцу в поисках лучшей доли. Лучшая же доля виделась в богатых вотчинах боярских и в казенных землях, из-за чего деревеньки дворян малоземельных и худородных обеЗлюживались и приходили в упадок и разорение. Видя всеобщую ненависть к себе со стороны бояр и ища опоры в людях служивых, Годунов в угоду им прикрепил навечно крестьян к хозяину. Оттого пошла через несколько лет боярская
смута, крестьяне же, не имея иного выхода, бежали в земли вольные, умножая число разбойников и бунтовщиков.
Из прочего: восстановили древние Курск и Белгород, заложили Кромы, Оскол, Валуйки на южных рубежах, Пелым, Березов, Сургут, Тару, Нарым и Кетский острог в земле Сибирской, начали строительство новой крепости в Смоленске. В Москве же застроили домами каменными Китай-город, замостили улицы, провели глубокий ров между Кремлевской стеной и площадью Фроловской, которая теперь стала называться Красной за красоту ее, поставили два моста новых — через Неглинную к громадным каменным воротам, соединявшим стены Кремля и Китай-города, вел мост Воскресенский, крытый, с лавками купеческими по бокам, к воротам же Фро-ловским через ров лег тремя арками другой мост, ширины невиданной, в шестнадцать сажен.
[1598 г.]
Подходило к концу второе семилетие по смерти царя Иоанна, и Борис Годунов все явственней стал проявлять нетерпение. Царь Федор наблюдал его с улыбкой грустной и всепонимающей. Как-то принимали они оба участие в обряде священном перенесения мощей митрополита Алексия в новую раку. Свершив обряд, царь Федор передал раку Борису Годунову со словами пророческими: «Осязай святыню, правитель народа православного! Управляй им и впредь с ревностью. Скоро ты достигнешь желаемого, но помни: все суета и миг на земле!»
На Святки царь Федор тяжко заболел. Января 6-го во дворце царском собрались все бояре, святые отцы и дьяки, в спальне же государевой неотлучно находились царица Арина, патриарх Иов, Борис Годунов и бояре ближние. Угасающий царь слабеющими устами прошептал: «Ныне вверяю душу Господу, а державу супруге мой Арине, коей помощниками быть брату моему двоюродному Федору Никитичу Романову и шурину Борису Федоровичу Годунову». После сего патриарх Иов исповедал царя и причастил Святых Тайн. Ночью царь Федор скончался, тихо и незаметно, как и жил.
Царь Федор не оставил утвержденной духовной, и бояре немало подивились такому небрежению Годунова, во всем остальном столь предусмотрительного. Подивились и распоряжению царскому, но не посмели пойти против последней воли царя Святого, столь ясно высказанной, и немедленно присягнули царице Арине, хоть и было это против обычаев наших. Тогда же разослали гонцов во все города с извещением о кончине государя и о присяге новой, также повелели затворить вплоть до нового указа все пути в чужие земли, нашим же землям приказали блюсти тишину.
Похороны, состоявшиеся на следующий день по кончине, торжественностью превзошли даже Федорово венчание на царство. Бояре первейшие несли гроб с телом царя Святого, патриарх Иов вещал проникновенно: «Слез настоящее время, а не словес, плача, а не речи, молитвы, а не бесед», — и славил добродетели Федора, именуя его ангелом кротости и отцом чадолюбивым. Народ громко рыдал, оплакивая царя милосердного и скорбя о скончании рода великокняжеского, правившего три века на Руси. У царицы же Арины от горя случилось помрачение рассудка и упадок сил, так что на похороны ее буквально на руках принесли. Лишь Борис Годунов не мог изобразить скорби, даже во время панихиды ухитряясь отдавать какие-то приказания.
На девятый день по кончине царица Арина неожиданно объявила о своем намерении принять постриг и удалилась в монастырь Новодевичий. За ней последовал Борис Годунов, до самых сороковин он, презрев дела, сидел у ног сестры и уговаривал ее переменить решение. Уговаривали Арину патриарх Иов и все святители вместе, приходили под стены монастыря огромные толпы народа, стенали и плакали, молили царицу не покидать их, не оставлять державу в сиротстве, а народ без защиты перед своеволием боярским. Но Арина была тверда в своем решении.
Бояре, видя неуступчивость царицы, быстро отступились и решили на Думе своей созвать Собор Земский для всенародного избрания нового царя. Пока же обсуждали, кого в цари выкрикнуть. Первым вспомнили Федора Никитича Романова,
который был ближайшим родственником царя Федора, вторым — великого князя Симеона, который, сойдя с престола Русского и вернув его царю Иоанну, удалился в свои поместья тверские и проживал там безвыездно без малого двадцать пять лет. Но громче всех кричали приспешники Годунова, указывая на то, что только его попечением крепилась держава во все годы царствования царя Федора и что он является ближайшим наследником. Одни говорили, что Борис с самого первого детства возрастал в палатах царя Иоанна, питался от стола его и навыкал государственной мудрости. Другие вспоминали, как царь Иоанн, узнав о недуге своего любимца, приехал к нему, сказал милостиво: «Борис! Страдаю за тебя как за сына, за сына как за невестку, за невестку как за самого себя», — и, подняв три перста десницы своей, примолвил: «Се Федор, Ирина и Борис, вся семья моя». Третьи же лживо утверждали, что в последние часы жизни царь Иоанн, всеми оставленный для исповеди, удержал Бориса при одре своем, говоря ему: «Для тебя обнажено мое сердце. Тебе приказываю душу, сына и все царство, блюди или дашь за них ответ Богу».
Тут немногие прозорливые разгадали хитрую игру Годунова с воцарением Арины, ныне он наследовал не зятю, а сестре! Но большинство, страшась безначалия и смуты, высказалось за Годунова.
Удивительным же было то, что Годунов отказался от чести предложенной, ведя игру хитрую и лицемерную, он заставлял себя долго упрашивать. Уговаривали сначала Годунова на Думе боярской — Годунов перестал туда приходить. Собрался Собор Земский — Годунов не пришел и затворился в своем доме. Составили грамотуутвержденную, и все члены Собора, патриарх, святители, бояре, князья служилые, дьяки приказные и другие посланцы Земли Русской, числом более пятисот, на ней подписи свои поставили — Годунов отказался ее принять и вновь удалился в Новодевичий монастырь, чтобы ему не докучали. Собралась огромная толпа простого народа и во главе с избранными из Собора Земского отправилась в Новодевичий Монастырь, Годунов речи избранных выслушал, но на все мольбы ответил отказом. Вышел на стену монастырскую и об-
ратился к народу, вкруг монастыря расположившемуся, говорил со слезами на глазах, что никогда в жизни не мыслил он посягнуть на превысочайший царский чин, что клялся во времена давние царю Иоанну не искать никогда престола царского, что он скорее возложит на себя клобук монашеский, чем венец царский. Тут народ, возбуждаемый приспешниками Бориса, принялся готовиться к новому, невиданному ходу. Всю ночь до утра двери храмов были открыты, везде служили литургии, все храмы были полны народом, так что яблоку было негде упасть, а с утра священники вынесли самые почитаемые иконы и со всей святостью, под звон колокольный, двинулись крестные ходы к Новодевичьему монастырю со всех концов Москвы. Шел и патриарх вместе со всеми членами Собора Земского, после молитвы всеобщей в кремлевском храме Успения.