Царь Дмитрий самозванец
Глава первая
I
Слухи о царевиче Дмитрии, объявившемся в польской стороне, росли, ширились, и стало доподлинно известно, что в Самборе им уже собирается войско. Царь Борис Годунов же с действиями медлил. И не понимая его поведения, задумчивой отрешенности, волновалась вся царева родня. К Борису подступали с вопросами, предложениями немедленных и решительных мер, но он отмалчивался. Ждали слова властного, сокрушающего движения, в конце концов, всех отрезвляющего окрика, но царя только странно взглядывал, и все. Рубежи державы были закрыты заставами. Но, несмотря на строгости, через границы на Русь шли письма мнимого царевича Дмитрия, призывавшие подняться против неправедного царя. Их провозили в мешках с хлебом из Литвы, проносили тайными тропами и подбрасывали и в Смоленске, и в Новгороде, и в Москве. Да и сам Борис получил письмо от мнимого царевича, который его обвинял, что тот украл у него государство.
- Хватит, - сказал Борис, читавшему письмо дьяку.
В тот же день царь повелел привезти во дворец мать покойного царевича Дмитрия – царицу Марию.
Ее привезли к ночи. В Борисовых палатах бывшую царицу ждали патриарх Иов, царь Борис, царица Мария. Царица Мария, одетая во все черное, ступила через порог. Патриарх шатко пошел ей навстречу, протянул руку для целования. Рука Иова дрожала.
- Скажи, - молвил патриарх, - видела ли ты, как захоронен был царевич Дмитрий?
Царь Борис и царица Мария ждали ответа. Бывшая царица так долго молчала, что Мария, качнувшись, оперлась рукой на стоявший позади нее столик со свечами. Царица Марфа глянула на них из-под черного платка и сказала:
- Люди, которых уже нет на свете, - она передохнула, - говорили о спасении сына и отвоза его за рубеж.
Царь Борис не двинулся с места.
Иов, прижав руку к кресту на груди, сказал:
- Вот крест, так скажи перед ним не то, что говорено тебе было, но то – единое, - что видела сама.
Марфа склонила голову. И тут царица Мария, схватив подсвечник с горящими свечами, подступила к Марфе, крикнула:
- Я выжгу тебе глаза, коль они так слепы! Говори, видела ли ты могилу и гроб с царевичем, видела ли, как зарыли его?
Марфа вскинула голову. Царица Мария твердой рукой приблизила подсвечник к ее лицу. Пламя свечей билось и рвалось на стороны. И тут Борис выступил вперед и заслонил бывшую царицу.
- Все, - сказал он, - все!
В Польшу были отписаны письма панам разным, королю Сигизмунду, польскому духовенству о том, что объявившийся в их стороне царевич не кто иной, как самозванец, вор и расстрига, бывший монах Чудова монастыря Гришка Отрепьев. Письма требовали, чтобы король велел казнить Отрепьева и его советчиков.
3
Польская сторона с ответами не спешила.
Из Москвы в Варшаву и в Краков были посланы люди, но и это не остановило приготовлений в Самборе.
Борис понимал, что скапливающееся у южных границ державное войско не орда крымская, не отряды польского или шведского короля, но сила вовсе иная. Против крымского хана, польского и шведского королей он, государь российский, мог выставить достаточно войска, но как противостоять этой беде – не знал. Шел на Россию не Гришка Отрепьев – вор и расстрига, - но те, что были против российской веры. Минутами в эти дни в голове Бориса была такая буря, что думалось царю: “Что делать? Что делать?” И он не находил ответа.
II
Пока царь Борис искал ответ, что делать, мнимый царевич Дмитрий 16 октября перешел российский рубеж.
Небо высвечивалось ярче и ярче, и объявился взгляду весь Монастырский острог – российская крепостца близ польских рубежей. Невысокая, из бревен стена, церковь Всех Святых, воеводский в два света дом, и избы, избы, мазаные хаты под соломой. Небогатый городок, однако, все же российская прирубежная застава. Над избами острога не поднимался дым, как это должно на рассвете. Знать хозяйки не спешили ставить хлеба. Не до этого было. Хмурое, хмурое вставало утро, без праздничной зари у горизонта, что радует глаз в ранний час, дабы придать человеку силы на весь предстоящий день. Худо начинался день. Ох, худо…
К Монастырскому острогу купчишка из местных, не задерживаясь в воротах, оттолкнул загородившего дорогу стрельца, и погнал тележку к воеводскому дому.
- Эй! Эй! Дядя! – крикнул, было, вслед стрелец, но из-под колес тележки только пыль взметнулась.
В улицах на тележку оглядывались: что-де, мол, так спешно? Но купчишка нахлестывал со всей руки одетого в пену коня и по сторонам не смотрел.
Воевода Борис Ладыгин к тому часу проснулся, но еще не вставал. Монастырский острог – не Москва, можно было себя и понежить. Воевода, как сытый кот, щурился из-под перины на солнышко в окне. И вдруг шум в доме случился. Голоса громкие раздались. “С чего бы это? – подумал воевода, - ишь, раскричались”. Он недовольно собрал жирные складки на лбу. На местных-то харчах отъелся. Гладкий был. Полюбился ему хохляцкий хлебосольный стол. Едва глаза разлепил, подумывал: “C чего бы начать: то ли с вареников в сметане, а может, гуся жареного и непременно с гречневой кашей и добрыми грибами? Поросенок молочный c хреном тоже хорош – прикидывал, - или попробовать сомовины жирной?” А голоса за дверью все громче раздавались. Чуть ли не в крик уже. “Кого там разбирает? – ворохнулась ленивая мысль у воеводы. – Пугнуть, что ли?”