Не стал Дмитрий преследовать годуновские полки, побоялся удара Басманова в спину.
XYI
Малые силы одолели большое войско. Казалось бы, такая победа должна была
27
заохотить поляков воевать бодрее: не то вышло. Они как будто пресытились своей славой. В Дмитриевом войске были все удальцы, хотевшие наживы. Вот более месяца стояли они под упорным Новгород-Северском и ничем не поживлялись, а проживлялись. Жалованье за прежнюю службу было заплачено. Они хотели получить еще вперед. Они приходили к Дмитрию толпой и говорят:
- Царевич, давай нам жалованье, а не то уйдем в Польшу.
- Ради Бога, будьте терпеливы! – говорил им Дмитрий. – Я сумею вознаградить храброму рыцарству скоро, а теперь послужите мне. Время очень важное – надобно нам преследовать нашего неприятеля: он теперь поражен нашей победой. Если мы не дадим ему собраться с духом и погонимся за ним, то уничтожим его, и тогда верх будет за нами, и вся земля с нами покорится, а я заплачу вам.
Но жолнеры прервали его речь и кричали, что дальше не идут, и не будут служить, коли Дмитрий тотчас же, не выплатит им жалованье.
- Что же я буду делать? – говорил Дмитрий. – У меня нет столько денег, чтоб я мог заплатить всем.
- А нам, что за дело? – говорили другие. – Не можешь, так мы уйдем.
Как ни упрашивал их Дмитрий, ничего не действовало на них: твердили одно и тоже. Тогда товарищи из роты Фредра пришли тайком к Дмитрию и говорили:
- Ваша царская милость, извольте заплатить только нашей роте, а другие знать не будут. Мы останемся, и другие, глядя на нас, останутся также.
Дмитрия поддели на эту удочку. Он согласился заплатить одной роте: на это у него ставало денег, и он выплатил жолнерам Фредра ночью. Утром после этого в других ротах узнали об этом и подняли тревогу. Толпа бросилась к Дмитрию с выговором, схватили его знамя. Один поляк сорвал с него соболью ферязь. Тут подскочили московские люди и выкупили за 300 злотых одежду своего государя. Кто-то из жолнеров осмелился сказать царевичу:
- Ей-ей! Быть тебе на колу!
Дмитрий не утерпел и ударил его в зубы. Поляки пошумели и побуянили перед царевичем, показали, как уважают его, и разошлись. Дмитрий бросился за ними. Они собирались домой. Дмитрий ездил между ними да упрашивал, чтобы не покидали его на погибель. Насилу из разных мест кое-какие жолнеры расчувствовались от его просьб и остались: таких было человек 1500. Прочие ничем не умалились и ушли. К большой досаде Дмитрия, и воевода сендомирский объявил, что оставляет нареченного зятя и идет в Польшу. Он извинился, во-первых, нездоровьем, во-вторых, что сейм наступает.
Однако скоро Дмитрий утешился. Через несколько дней после выхода поляков пришло 12000 запорожцев. Они привезли с собой пушек, а в них нуждался Дмитрий. Рассудили, что нечего стоять под Новгород-Северском, а гораздо лучше перейти в Комарницкую волость. Носились слухи, что тамошний народ, еще недавно буйный и беспокойный, станет за Дмитрия и желает его видеть. Он оставил осаду и со всем своим
войском двинулся в Комарницкую волость под Севск.
Когда горел подожженный лагерь самозванцем, стрельцы Басманова смотрели со стен Новгород-Северского.
- Конец осаде, - облегченно выдохнул Басманов.
- Ушел вор, - поддержали его рядом стоявшие. – Надолго ли.
28
XYII
За смелость и мужество, проявленные при защите Новгород-Северского, царь Борис вызвал воеводу Петра Басманова в Москву.
Борис особенно был признателен Басманову. За храбрую защиту Новгород-Северского этот человек, еще молодой, получил такие почести, какие всем казались выше его породы и звания: многих знатных это приводило в досаду, особенно князя Никиту Трубецкого, который находился в Новгород-Северском вместе с Басмановым, и по происхождению был гораздо выше его. Борис, однако, понимал, что охранял город не Трубецкой, а Басманов.
Когда Басманов приехал в Москву, Борис послал ему для въезда богатые сани и знатные думные люди должны были выехать встречать его как торжествующего победителя. Борис дал Басманову золотую чашу, наполненную угорскими червонцами, несколько серебряных кубков, пожаловал его саном думного боярина. Этим-то думал Борис привязать к себе человека, в котором одном между всеми увидел воинское дарование. Борис давно уже не доверял бескорыстной преданности. Он хотел купить полезного человека и ошибся. Он только испортил этим своего раба.
Притворяясь спокойным, Борис с каждым днем опускался, падал духом. Вместе с тем и его могущество падало, он видел: русская земля не терпела его, он знал это и не старался более примириться с ней. Тайно доносили ему, что в войсках шатость, что там сомневаются, не истинный ли против них царевич, и уже совесть укоряет их за то, что они стоят за похитителя. Борис подозревал измену или, по крайней мере, недоброжелательство в том, что воеводы не пошли добывать Дмитрия в Путивль. “Верно, - думал он, - есть из начальников такие, что желают добра врагу”. Борис не мог положительно сказать сам себе, кто такой этот страшный враг, грозивший его венцу из Северской земли. Имя Гришки было поймано как первое подходящее, когда нужно было назвать не Дмитрием, а кем бы то ни было, кто называется таким ужасным именем. Борис едва ли мог поручиться – в самом ли деле это самозванец, а не Дмитрий. Он не видел трупа отрока, зарезанного в Угличе, не удалось ему говорить со слугами, исполняющими его желание. На Шуйского, производящего сыск в Угличе, он не надеялся. Не доверял он никому оттого, что ни в ком не мог возбудить к себе бескорыстной привязанности. Ему служили из страха или из личных выгод. Зловещая неизвестность окружала Бориса. Отчаяние овладело его душой. Он сидел целыми днями, запершись один, и только посылал сына, а то и выезжал сам молиться по церквям. Но сердце его не умалялось. Казни и пытки не переставали, а враги его умножались, и уже в близких ему лицах созревала измена. В порыве отчаяния, призвал он Басманова, целовал перед ним крест на том, что показывающий себя Дмитрием не истинный царевич, а обманщик, беглый монах, расстрига, умолял Басманова достать злодея. Обещал ему, как прежде Мстиславскому, свою дочь в замужество, а в приданое давал Казань, Астрахань, Сибирь, лишь бы только