XXIII
Думы о смерти не покидали Бориса. Тщетно гнал он их. Они назойливо лезли в
35
голову. В тревожном забытье тянулись ночи. Днем ломило затылок и виски, в очах кружение…
Смерть страшила Годунова. Бывали моменты, когда Борис видел ее. Она посещала его ночью, останавливалась у постели, смотрела на него пустыми глазницами.
Вот и сегодня Годунов маялся. В опочивальне, от тлеющей в углу лампады, полумрак. Скрипнула дверь, Борис вздрогнул, приподнял голову на подушке. Смерть снова пришла к нему. Она тихо приблизилась в белом одеянии. Годунов мучительно застонал, и смерть засмеялась.
- О Господи! – просил Годунов и выставлял наперед руки. – Доколь такое будет.
Утро дожидался с нетерпением. Оно наступило не скоро. С рассветом вздремнулось маленько.
Утром, едва глаза раскрыл, явился Семен Никитич Годунов с докладом о казни татей, какие распускали всякие слухи.
Борис дядьку выслушал, кивнул одобрительно:
- Искореняй их, боярин, яко плевел.
В Крестовой палате дожидались государя бояре, а он до самого обеда, закрывшись в Тронной, вел долгий разговор с сыном. Никто им не смел мешать. Сидели рядышком, плечо к плечу. Отец грузный, под глазами темные набрякшие мешки, а в смолистых волосах полно седины. Сын помельче в кости, борода русая, курчавится.
- Недужится мне, сын, - сказал Борис.
Федор насупил брови. Годунов покосился на него, подумал, что вот сию минуту сын лицом особливо похож на деда Скуратова. Вслух другое ж проговорил:
- Хочу, сыне, чтоб знал ты. Жалуюсь я на недуг не оттого, что ищу твоего участия ко мне. Нет! Чую смерть свою.
Вскинул Федор глаза на отца.
- Не надобно об этом, отец. Не желаю слышать о твоей смерти.
Борис усмехнулся:
- Я сыне, тоже жить хочу, как и все. Однако не от нас сие зависит. Так уже устроено на грешной земле: одни умирают, другие рождаются. Я же тебе о смерти своей говорю неспроста. После меня ты станешь царем, а время смутное, и тебе опора добрая потребна. Ищи ее в патриархе Иове, да в родне нашей, годуновской. Особливо в Семене Никитиче… Еще верным слугой будет тебе боярин Петр Басманов. Он разумен и в делах ратных искусен, ты и сам то видишь. Я бы его давно воеводой поставил над войском – доколь Шуйскому с Мстиславским раком от самозванца пятиться, но опасаюсь именитых бояр. Не знатного Басманов рода, а выше их, Рюриковичей, поставлен. Ох-ох!
Федор положил руки на колени, сник. Годунов стало жаль сына.
- Не печалься. Я об этом сказываю на всяк случай. Может…, обманчивы мои тревоги. – Поднялся тяжело. Как в детстве, погладил сына по голове. – Нам умирать не
след. Нашему годуновскому роду укореняться надобно, вора Гришку Отрепьева уничтожить.
Федор в глаза отцу заглянул. Борис усмехнулся:
- Вот и поговорили. А теперь, выйдем в Крестовую палату к боярам. Они, чать, заждались нас.
36
XXIY
День царя Бориса начался как обычно. С утра в Трапезной палате толпились бояре, ждали государева выхода, но Годунов, облачившись, уединился с сыном. О чем говорили в Тронной до обеда, им двоим лишь известно.
Боярам скучно, судачили об одном – самозванец с языка не сходил.
“Слыхано ль, самозванец Тулой овладел и на саму Москве прет. По всему государево воинство бессильно совладать с ним…”
Имена бояр и дворян изменников поминали шепотом. С появлением государя смолкли. Борис вышел из Тронной, опершись на плечо Федора, повел по палате взглядом. Бояре склоняли в поклоне головы. Годунов догадался, о чем речь до него вели, сделался пасмурным.
- Аль вести дурные есть?
Туговатый на ухо старый князь Котырев-Ростовский положил ладонь к уху. Бояре на вопрос Бориса ни слова. Царь промолвил:
- Пошто рты не открываете, либо меня жалеете? Так я в том не нуждаюсь. – И поманил пальцем Басманова. – Что, боярин Петр Федорович, и ты от меня чего утаиваешь?
Боярин подался вперед, ответил коротко:
- Нет, государь. Ни Шуйский с Мстиславским, ни Голицын никаких вестей не подают.
- Так, так! – Годунов передернулся. – Стыд! Самозванца с его ворьем никак не усмирим. Эко страху нагнал. Доколе расстрига Русь мутить будет нашему царству, престижу нашему урон наносить? От смуты торговля с аглицким и голландским королевствами совсем зачахла. Архангельск-порт захирел. Ганзейские купцы, на что торговать и отчаянны, а и те дорогу к ним позабыли. В добрые годы Новгород кишел ими, а теперь?
- Кабы самозванец у короля Сигизмунда поддержки не имел… - вставил князь Котырев-Ростовский.
Бояре ни слова не проронили.