- Значит, король Сигизмунд со своими шляхетскими полками до Тулы дошел, так, спрашивать? – пристукнул посохом Годунов.
- Нет, государь, - подал голос Басманов. – Не ляхи и литвины у самозванца силу составляют, а казаки и холопы. Будь у него только шляхтичи, давно бы про вора забыли. Самозванец русским мужиком силен. Да кто этого не знает? – Басманов махнул рукой. – Аль запамятовали, как мужицкая рать Косолапа до самой Москвы достала? Насилу одолели. А рать самозванца раз побили, два, ан к нему новые силы валят. Что же до Сигизмунда и панов, так их вина, что они вора и самозванца выпестовали и на Русь наслали.
- А ныне? – вставил князь Телятевский.
- Они вора с превеликой радостью поддерживают, истинно, - усмехнулся Борис. – Но что самозванец – их детище, порожден ими, не верю. Мыслю, иные силы его выпустили. – И замолчал.
- Я с боярином Петром в согласии, - поддержал Басманова Семен Никитич
37
Годунов. – Мало казнили мы, устращали холопов. Чернь надобно в страхе держать.
- Все вы правду сказываете, - снова заговорил Борис. – И ты князь, - указал он на Котырева-Ростовского, - и ты боярин Петр, и ты Семен Никитич. Король польский постыдно поступил, связался с вором и самозванцем, однако в холопах своих мы, бояре, сами повинны. В голодные лета согнали мужиков со двора, дабы не кормить их, они и сколотились в воровские ватаги. А как самозванец появился, к нему подались. – Немного помедлив, добавил: - Указ бы нам, боярам, надлежало принять, каким мужика к земле накрепко привязать. Покончим с самозванцем, примыслим это.
Бояре одобрительно загудели, а Годунов продолжал:
- Покуда же воеводам и стрелецким полковникам повелеть, чтобы они к тем холопам и казачьим людям, каких изловят, милости не выказывали, вешали по дорогам на страх черни.
Появился дворецкий, поклонился:
- Еда стынет, государь.
- Ой, ли до того? Но коли зовут…
И не отпуская плеча сына, тяжело ступая, направился вслед за дворецким. За государем потянулись остальные.
За обедом Годунов был мрачен, ел нехотя. Боярам застолья невесело.
Вот Борис отодвинул чашу, склонился к Федору:
- Плохо мне, сыне, голову давит, задыхаюсь.
Федор вскочил, кинулся к отцу, но тот отстранил его, сказал прерывисто:
- Погоди. Отчего бы? Государыню! Где государыня? Стрелы каленные меня пронзают!
Запрокинул голову. Задралась пышная борода с серебристой проседью.
- Не вижу. Ничего не вижу!
Бояре за государевым столом сгрудились, испуганные, смятенные. А у Бориса дыхание хриплое, с присвистом, и говорит едва внятно и все одно:
- Самозванец… Расстрига… Дмитрий.
А в голове звон неуемный. Чу, будто звенит колокол… Угличский колокол. Годунов открывает рот, но вместо слов стон. Язык не ворочался. Ох, это не его, Бориса, указанию колокол звал угличан на смуту против Годуновых в день смерти царевича Дмитрия… Вдруг Борис поднялся резко, закачался и рухнулся на пол. Кровь хлынула ручьем из горла, из ушей и из носа. Бояре испугались, тотчас послали за немецкими врачами, за патриархом и, взяв царя на руки, перенесли в почивальню и положили на кровать. Царица с дочерью и царевичем с ужасом встретили недужного царя. Смятение, страх водворилось в царских палатах. Почти все бояре прибыли во дворец. Слуги и чиновники бегали в беспокойстве по комнатам: многие проливали слезы, другие были как будто в беспамятстве.
Царица Марья опустилась перед мужем на колени, подсунула руку ему под голову, ласково промолвила:
- Свет очей моих, Борис Федорович…
И не слезинки из глаз царицы не покатилось. Свела брови на переносице, крепится.
- Погоди, сейчас лекарь явится.
Князь Котырев-Ростовский шепнул Телятевскому:
38
- Кажись, помирает. Где патриарх?
Торопливо вошел доктор. Оголив Борису руку, немец-лекарь подставил медный таз, пустил кровь. Она сочилась тонкой струей нехотя, темная, вязкая.
Государь не приходил в себя.
Явился патриарх Иов с попами.
Бояре толпятся в Трапезной, головами качают, вздыхают. Ждут бояре исхода. У Семена Никитича Годунова лицо бледное, губы дрожат. Стоит он в стороне, ни с кем ни слова. Басманов по Трапезной ходит. Иногда останавливается, кинет взгляд на дверь опочивальни и снова меряет палату шагами.
Медленно и тревожно тянулось время. И вдруг заплакали, заголосили. Семен Годунов, а за ним остальные кинулись к опочивальне, но раскрылась дверь, и им навстречу вышел, опираясь на посох, патриарх. Вытер слезы, сказал скорбно:
- Государь и великий князь Борис Федорович преставился!
XXY
Бренные останки знаменитого царя погребли в церкви святого Михаила и воздвигнули гробницу рядом с законными владетелями России племени Рюрикова. Окружными грамотами от имени патриарха и синклита приглашали народ целовать крест царице Марии и детям ее, царю Федору и царевне Ксении, обязывая страшными клятвами не изменять им, и не хотеть на государство Московское ни бывшего князя тверского Симеона, ни злодея, именующего себя царевичем Дмитрием. Не уклоняться от царской службы, но служить верою и правдою, не страшась ни трудов, ни смерти.