- Царь Дмитрий Иванович велел нам вину князя Шуйского с братьями заслушать, и яко дума сочтет, так тому и быть.
Голос у патриарха Игнатия звонкий, черные глаза веселы. Воротинский заметил, шепнул Черкасскому:
- Не жалеет патриарх князя Василия.
Черкасский трубно нос выбил, ответил:
- Ему, греку, какая печаль до русских князей.
- Игнатий самозванцу служит, - прошептал старый Котырев-Ростовский и по сторонам посмотрел: ненароком услышит кто.
Молчавший до того юный князь Скопин-Шуйский выкрикнул:
- Аль Дума без государя?
Патриарх двурогим посохом об пол пристукнул:
- Царь Дмитрий Иванович нам во всем доверился. – Сел в кресло, знак подал.
Впустили Шуйских в Грановитую палату. Князь Василий впереди, лицо бледное, щурит маленькие подслеповатые глазки. Всю жизнь входили Шуйские в Грановитую палату боярами думными, а теперь привели их ответ держать. Увидел князь Василий Иванович свое место не занятым, от царского недалече, направился к нему, и тут же замер
71
посреди палаты.
Патриарх сурово голос подал:
- Признаешь ли вину свою, князь Василий?
Насторожился Голицын, ладонь к уху приставил. Шуйский голову поднял, посмотрел на патриарха и бояр. Сказал совсем неожиданно:
- Нет на мне вины, ибо не государя бесчестил, а самозванца.
Ахнула дума, загудела ульем потревоженным.
- Врешь! – подхватил Басманов. – Изворачиваешься, князь Василий. Нам ли не знать тебя, клятвопреступника.
Шуйский ладошкой утер лысину.
- Ай, Петр Федорович, тебе ли такое сказывать? Ты ли не таков? Когда ты истинным был – при Годуновых либо седни? Молчишь? Ты бросил в меня камень, но сам безвинен ли? Зело кричишь ты за царя нынешнего, а кто поручится, не изменишь ли?...
Снова стукнул посохом Игнатий.
- В истинности царской ты усомнился, князь Василий, великий грех взял на себя!
- Либо я один так мыслю, владыко? – спросил Шуйский и взглядом по Думе повел, задержался на Голицыне.
Сжался князь Василий Васильевич, не ожидал от Шуйского такого. Голицын думал, Шуйский каяться будет, плакаться, а он, вишь, какие речи держит, на него такое не похоже.
- Секира по Шуйскому плачет! – притопнул Басманов.
Котырев-Ростовский робко голос подал в защиту князя Василия.
- Шуйский рода древнего!
- И сказал Христос: “Бросьте в нее камень, кто из вас не грешен” – громко на всю палату вздохнул Черкасский и низко опустил голову.
- Казнить! – снова раздался требовательный голос Басманова.
Поднялся патриарх Игнатий и смолк шум в Грановитой палате.
- Царь Дмитрий нам Богом дан, и за хулу, возводимую на государя, ты, князь Василий, казни должен. А Ивана и Дмитрия Шуйских лишить вотчин и сослать в голицынские пригороды.
- Достойны! – загудели митрополиты с архиереями и епископами.
“Смерти достоин князь Василий Шуйский!” – приговорила дума.
XIY
Неугомонная воробьиная стая, густо усеявшая деревья, что росли под окнами опочивальни, спозаранку устроила драку. Дмитрий пробудился, открыл глаза, и, уставившись в расписанный красками потолок, долго слушал птичью возню.
Скинул одеяло, поднялся, потянулся до хруста, с помощью дьяка Власьева принялся одеваться.
- О чем люд на Москве поговаривает, Афанасий?
- Всякое, государь, - замялся Власьев.
- Меня интересует, о Шуйском, какие речи толкуют?
- Всякие, государь.
В приоткрытую дверь заглянул Голицын.
72
- Здоров будь, царь Дмитрий Иванович!
- А, князь Василий! В самый раз. Ну, входи, входи! Мы тут с Афанасием о Шуйском разговор затеяли. Что мыслишь?
- Справедлив приговор, заслужили Шуйские. Однако думаю, государь, ежели ты князя Василия от смерти избавишь, люд в тебе еще боле уверится, станут сказывать:
вот, царь истинный, обидчиков своих, и тех милует, а Шуйскому посрамление выйдет.
- Слова твои истинные, князь Василий, - подхватил Власьев.
Дмитрий нахмурился:
- Довольно, не желаю слышать боле.
XY
Собрался народ смотреть на казнь Шуйского, запрудил Красную площадь, шумит, любопытствует. Давно, со времен царя Ивана Васильевича Грозного, князьям и боярам головы не рубили. У Лобного места палач с топором топчется, толпе подмигивает.
Из Стрелецкой слободы приоружно пришел целый приказ. Стрелецкий голова, что новгородский ушкуйник горластый, стрельцов вокруг Лобного места расставил, прикрикивает. Те бердышами люд теснят:
- Подайсь, расступись!
На скрипучей телеге привезли Шуйского, ввели на помост, У князя борода нечесаная, лицо бледное. Протер он подслеповатые глазки, по сторонам посмотрел. Многолика площадь на него уставилась. Поднял очи, храм Покровский красуется витыми куполами: за Кремлевской стеной колокольня Ивана Великого высится.