Басманов кашлянул в кулак.
- Мы разве против повоевать турок, а перво-наперво, крымчаков, Тавридой овладеть?
- Но не настал наш час. Не готовы мы еще к этой войне, - Дмитрий остановился, приложил палец к подбородку, глянул Басманову в глаза. – Нам бы, Петр, какую ни есть победу. Ась? – И хитро подмигнул. – Латинянам на утеху.
- Сыщем ее, государь, - рассмеялся Басманов.
- Гляди, дознаются иезуиты…
- Латиняне хитры, государь, да и мы не лыком шиты, - ответил Басманов.
- У них по всему свету глаза и уши, - засомневался Дмитрий. – Как бы посмешища не получилось!
- У Руси, государь, такие рубежи имеются, куда иезуитам вовек не добраться. А что до слуха касаемо, так не от нас, государь, он пойдет, а от гостей персидских.
- Сигизмунд никак в толк не возьмет, что Русь уже не Великое Московское княжество, а царство, - посетовал Дмитрий.
- Ничего не поймет! Басманов поправил сдвинувшуюся на самые брови соболью шапку. – Это у него шляхетский гонор играет, как в бочонке хмельной мед.
Догнали патриарха. Он шел медленно, опираясь на высокий двурогий посох. Сказал Дмитрию:
- Ты, сыне, не поддавайся на иезуитское искушение. Православная Русь ??? не примет.
- Я, владыко, об этом и не помышляю. Боярской думе и собору не отдаю. Хотят, пусть решают, не хотят, неволить не стану. И земли русской не видать латинянам!
- Сигизмунду и папе пора честь знать, - сказал Басманов.
Дмитрий не ответил. К Игнатию подскочили патриаршие служки, подхватили под локотки, повели из царских хором.
93
XXIX
Дмитрий продолжал детально готовиться к важным предприятиям. По всем областям Московского государства собирали и везли хлебные и боевые запасы к Ельцу для военного похода. Велено было детям боярским быть наготове с оружием и выступить в поход тотчас по просухе.
В тоже время не дремал его заклятый враг Шуйский. Научила его беда.
Воротившись из ссылки в конце октября, он теперь вел заговор осторожно. Одним
слухом, что царь не настоящий Дмитрий, а обманщик, невозможно было произвести переворота. У народа всегда был готов ответ: а зачем родня и все бояре его признали? Надобно было напирать на поступки Дмитрия и представлять их опасными вере, обычаям и благосостоянию Московского государства. Из первых, кроме родни Шуйского, сошлись с ним князь Василий Васильевич Голицын, князь Куракин, Михайло Татищев.
Шуйский нашел себе сильную поддержку в освященном соборе. Царя
ненавидели особенно казанский митрополит Гермоген и коломенский епископ Иосиф, строгие противники общения православных с иноверцами. Они порицали царя за легкость в делах религии и не одобряли его женитьбы. Они утверждали, что Марину, как еретичку, по правилам церкви следует крестить. Этим воспользовался Шуйский и сошелся с ними.
Шуйский склонил на свою сторону кое-кого из голов, сотников и пятидесятников. Сам Шуйский допускал к себе в дом для совещаний только немногих, самых близких и надежных, и говорил им такие речи:
- Мы признали расстригу царевичем только ради того, чтобы избавиться от Бориса. Мы думали: он молодец, будет, по крайней мере, хранить нашу веру и обычаи земли нашей. Мы обманулись. Что это за царь? Какое в нем достоинство, когда он с шутами да с музыкантами забавляется, непристойно пляшет, да хари надевает! Это скоморох! Он любит больше иноземцев, чем русских, совсем не прилежен к церкви, позволяет иноверцам некрещеным с собаками входить в православную церковь и осквернять святыню храма Господня, не соблюдает постов, ходит в иноземном платье, обижает духовенство, хочет у монастырей отобрать достояние. Вот, арбатских попов выгнал из домов и поместил там немцев. Водится с латинянами и лютеранами, ест-пьет с ними, нечистыми, да еще теперь женится на польке! Этим делается бесчестье нашим московским девицам! Разве у нас не нашлось бы ему из чистого боярского дома невесты и попородистее, и красивее этой еретички? А что будет, как он женится на польке? Польский король станет нами помыкать. Мы будем в неволе у поляков. Вот он теперь хочет в угоду польскому королю воевать со шведами, и послать уже в Новгород мосты мостить. Да еще хочет воевать с турками. Он разорит нас. Кровь будет литься, а ему народа не жаль, и казны ему не жаль. Сыплет нашею казною немцам да полякам! Вот уже, сколько теперь он растратил. Что же дальше будет! Если мы останемся с ним, то дойдет до конечного разорения и станем притчею во языцех! Но паче всего, он намеревается веру святую искоренить, и ввести проклятую латинскую веру.