- Откуда он? – спросил воевода.
- Божьим именем идет из дальних деревень, - заторопился холоп, - не то из-под Ельца, не то из-под Белгорода – поклониться московским святым иконам. Ветхий человек.
- Позови его, - сказал воевода, - проводи ко мне в палату.
Странник оказался не так уж и ветх. Воевода издали услышал, как мужик этот тяжело поднимается по лестнице и ступени под ним скрипят. Войдя в палату, мужик губы выпятил несообразно в рыжей бороденке, и оборотился к иконам. Закрестился часто-часто – рука так и летала ото лба к плечам, тыкалась в серый армяк. Воевода, еще на лавке подле дышавшей жаром печи, смотрел, выжидая.
Странник к иконам шагнул, поднял руку и заскользил пальцами по окладам, забормотал невнятное, забулькал горлом. И вдруг явственно воевода разобрал в этом
10
бормотании:
- Увидел, - сказал мужик, - увидел… Скорбь великая, мука мученическая.
Воевода с лавки начал привставать, и тут мужик к нему оборотился:
- Не седлай коня, - сказал твердо, как ежели бы и не он минуту назад бормотал косноязычное… - Иконы плачут…
Из косматых бровей выпырнули даже до странного белые, без зрачков глаза и уперлись в воеводу. Прижали к лавке. И в другой раз странник сказал:
- Не седлай коня!
И тут воевода увидел лапти мужика, крепко стоявшие на желтых промытых половицах. Лапти были липовые, ловкие, недавно надеванные. И мысль неожиданно поразила воеводу: “Так он же из Ельца идет. Как же лапти-то не истоптал?” И воевода, поднимая взгляд от лаптей, оглядел порты мужика, армяк. “Непогодь на дворе, грязи великие, - подумал оторопело, - а на нем ни пятнышка, ни пылинки… Как это может быть?”
Сорвался с лавки, крикнул:
- Вон! Вон!
Застучал каблуками в пол:
- Вон!
Мужика холопы подхватили под руки, поволокли. А воевода все стучал каблуками в разгорающемся гневе. Наконец, рухнул на лавку. Тогда он понял: кто-то на Москве – и, видать, не из трусливых – мужика этого, якобы странника из Ельца, к нему, воеводе Басманову, подослали с предупреждением. “Не дождетесь, чтоб я испугался, - подумал Басманов про себя. – Завтра в дорогу”.
YI
По петлистой дорожке, подсушенной нежданным в эту пору солнышком, катила телега с брошенными поперек мешками с житом, торчавшими из соломы кувшинами, видать, тоже со съестным и приготовленным для базара. Это по нынешним-то опасным временам на базар в Чернигов? В передней телеге сидел Иван-трехполый, а рядом с Иваном – Игнатий. Из подмосковной романовской деревеньки. Тот самый, что когда-то с ним в Москве в застенке у бояр Романовых сидел. Так случилось. Вновь встретились. Игнатий, уйдя с мужиками, после того как Холопка Косолапа разбили, подался на юг, в степь. И вот здесь Ивана встретил. Теперь катили они в Чернигов. В мешке с житом лежала схороненная тайная грамота, переданная Ивану монахом-иезуитом.
Не доезжая города версты три, Иван остановил лошадь, и растолкал уснувшего Игнатия, прыгнул на землю. Игнашка со сна вытаращился.
- Ты что?
- Слазь, - сказал коротко Иван.
Игнашка сполз с телеги. Иван выхватил из-за голенища нож, и слова не говоря, всадил в мешок с житом. Рядно затрещало. Широким ручьем брызнуло желтое зерно.
Игнатий закричал:
- Что ты?
Подумал, что мужик с ума спятил. Кинулся к Ивану, перехватил руку. Но тот оттолкнул его и ударил батогом по горшкам.
11
Колбасы вывалились из черенков жирными кручами, закатывались в солому. Иван поднял горшок с маслом и тоже седонул об телегу, ничего не понимая. Иван к нему шагнул, ухватил за армяк у ворота и рывком разодрал чуть не до пояса. Сорвал с растерявшегося вконец мужика шапку, швырнул в пыль и начал топтать. Игнашка только охнул на то. А Иван снял с себя армяк, и, разодрав у рукавов и на спине, вбил каблуками в пыль. Истоптал и папаху. Затем, криво улыбаясь, торопливо одел все это, и, оглядев себя, засмеялся:
- Вот теперь добре.
Кинул оторопело таращившемуся Игнашке истоптанную шапку, сказал:
- Одевай. – Прыгнул в телегу. Оглянулся на Игнатия, цыкнул: - Что стоишь? Садись!
Игнатий повалился в телегу.
- Все сделано, чтобы сбить с толку стрельцов при проверке на въезде в город, - добавил Иван.
Их действительно остановили стрельцы у ворот на въезде в Чернигов.
- Что везем? – спросил один из стрельцов.
Иван показал на мешки, сказал, что вез товар на базар, - показал рукой на мешки и поколотые кувшины, да разбили их неведомые люди. Едва-де сами, рассказывал, ушли. Губы у него тряслись.
- Беда, стрельцы, беда! Чем теперь детишек кормить?
Игнатий с изумлением увидел, что лицо Ивана залито слезами.