99
XXXY
На Большой Полянке в сутки вырос снежный городок с бойницами и башнями,
стены в рост человеческий.
Делали городок по оттепели, да еще водой отлили, а мороз свое довершил,
заковал стены звонким льдом.
Мастерили крепость по указу государя всей стрелецкой слободой. Дмитрий назначил на Крещение потешный бой, и в нем стрельцам надлежало городок оборонять, а иноземным панам приступ иметь. Биться не оружием, а снежками.
На бой поглядеть заявилась вся Москва. Забава редкая, в морозные и голодные лета забыли веселье.
День солнечный, искрящийся, люто мороз забирает. Деревья в густом инее, заиндевелые медные колокола и пушки на кремлевской стене, коснись рукой, кожа прилипнет. Под ногами снег скрипит, рассыпается, благо ??? загодя налепила.
Над стрельцами в городке поставлен Шерефединов. Из сотников да в полковые головы! Чать, достоин – царя Федора задушил.
Немцев и шляхту привел Дмитрий с Басмановым. Под Дмитрием конь норовистый, дорогой подарок Василия Шуйского. Теперь князь Василий Шуйский на видном месте с другими боярами стоит. Увидел коня – душа заболела. А Дмитрий на потешную крепость Басманову указал:
- Вот так когда-нибудь в Азов стяг принесем! - Погладил коня по холке.
Басманов сказал:
- Азов, государь, крепок, и взять его не просто. Не мне рассказывать, государь, какое у султана воинство, ты и без меня знаешь. А наши боярские дружины – горе луковое.
Гетман Дворжецкий спешился, утерся рукавицей. Усы заиндевели, мороз за щеки щиплет. Паны вельможные и немцы недовольны варварской затеей царя.
Над немцами командиром Кнутсен. Переминается с ноги на ногу, зябко. Немцы на потешный бой пришли с пристегнутыми тесаками. Шляхтичи при саблях. Стрельцы иноземцев подзадоривают.
По ту и другую сторону Большой Полянки люд теснится. Смеется народ, выкрикивает:
- Эй вы, кафтаны кургузые!
- Им сукна жаль!
Мальчишки свистят, улюлюкают.
- А что, забоялись?
Приподнялся в седле Дмитрий, махнул рукой, и, развернув знамена, под барабанный грохот, свист дудок пошли, побежали иноземные солдаты.
- Виват!
Орали, горланили шляхтичи, а из городка снежки роем. Комья смерзшиеся секли больно, не одному синяки и шишки насадили. Кнутсену снежок в нос угодил, до крови расквасил.
Полезли шляхтичи и немцы на стены, сколько срывались, падали, кто и взбирался, того стрельцы мигом сталкивали.
Разъярились. Уже не снежками бились, кулаками. Гетмана Дворжецкого стрелец
100
ногой в живот пихнул.
Скопом ворвались иноземцы в ворота, за сабли и тесаки – едва разняли, утихомирили.
Стрельцы злобились.
- Не по справедливости бой иноземцы вели!...
С Большой Полянки Дмитрий с панами вельможными и ближними боярами завернули на обед к Басманову. Пили, веселились до ночи, и в хоромы царские Дмитрий попал, когда Москва давно спала.
XXXYI-а
Баню истопили. Холопки хмель и мяту, с весны сушеную, в углу подвесили, и оттого по парной дух сладкий до головокружения. Особенно, когда на полке лежишь.
Государь с Басмановым парились, березовыми веничками друг дружку стегали усердно знатно! Дмитрий уселся на скамью, принялся растирать больную ногу. Басманов кивнул:
- Давно ль?
Дмитрий догадался, о чем спрашивает.
- Когда от Годунова прятали, тогда и повредили.
У Басманова в бороде ухмылка хитрая. Горазд врать, сам-то верит, что царского корня. Кто внушил ему такое?
Дмитрий разговор переменил, сказал раздраженно:
- Седни от Афоньки Власьева письмецо. Воевода с рыцарями плетутся с промедлением. По городам неделями бражничают. Этак они мен невесту к лету бы привезли. Наказал дьяку так и отписать Мнишеку.
Басманов заметил:
- Да ты, государь, без бабы не истоскуешься?
Дмитрий голову поднял, посмотрел на Басманова строго. Тот, как ни в чем ни бывало, веничком по бокам себя хлещет, наслаждается. Дмитрий, однако, не рассердился, только и проворчал:
- Будя болтать, Петр, распустил язык. Говаривал как-то, люблю тебя, за то и прощаю.
Повернулся спиной к Басманову, сполоснул в бадейке голову, сказал:
- Вытри мне спину, Петр, одеваться пора. Что-то оголодал я, и пить страсть охота.
XXXYI
Ксения Борисовна плакала, стоя под иконами в отведенном для нее тереме, и прижималась в угол, как робкая голубица перед лютым коршуном. Няня закрывала ее собой, а Дмитрий в гневе ходил большими шагами по комнате, останавливался, посматривал на царевну, и снова расхаживал. Наконец, он остановился перед испуганными женщинами и сказал: