XXXXII
Патриарх Игнатий, крепкотелый, цыгановатый, кровь греческая выдает, вышел из патриарших хором, остановился, дохнул широкой грудью. Накануне дни были ненастные, а вчера и сегодня небо очистилось и солнце припекает вовсю.
Опираясь на высокий посох, медленно двинулся к царским хоромам.
Попы уши прожужжали патриарху Игнатию: “”Можно ли, чтоб невеста православного царя в вере латинской на Москве пребывала?” Не столь для себя, сколько для этих попов и отправился Игнатий к царю.
От патриарших хором до царских рукой подать. Идет Игнатий, на первую зелень заглядывается. Вон травка пробилась, а на ветках клейкие почки лопнули, распустились.
Позади патриарха два чернеца следуют. У Красного крыльца взяли Игнатия под локотки. Он отстранил их!
- Без вас взойду!
В сенях чернецы на лавку сели, а патриарх в Крестовую палату вошел. Басманов уже здесь был, встал:
- Благослови, владыко!
Патриарх перекрестил боярина, уселся в его кресло и, положив крупные руки на посох, проговорил, отдуваясь:
- Жениться пора, боярин Петр, аз тебе велю.
- И, владыко, еще невесты не сыскал.
- Знаю тебя, все проделки твои мне ведомы.
- Винюсь, владыко. Сними грехи с моей души.
- Аз прощу. Зря! – Игнатий приподнял посох, погрозил. Потом к царю повернулся. – В грехе зачат человек, во блуде тело губит.
- Ты это к чему, отче? – спросил Дмитрий и вскинул брови.
- Боярину Петру в науки аз в реку.
- Только ли с этим ко мне пожаловал, отче? Говаривай до конца, - прервал патриарха Дмитрий.
Игнатий вздохнул:
- Государь, попы ропщут. Уж лучше бы сидеть мне в своей митрополии, чем
108
слышать их вой.
- Что им, скудоумным, надо? – нахмурился Дмитрий.
- Они, государь, желают, чтобы невеста твоя веру латинскую сменила.
- Отче, попы православные хотят видеть Марину в вере православной. А епископ Александр, папский легат, вчера меня уламывал не принуждать Марину менять веру. Каких же попов ублажать, посоветуй? То-то! По мне, отче, все едино, какой веры человек,
какому богу молиться. Так и передай попам, кои на тебя насели. Я ж Марину неволить не стану, какую изберет себе веру, в той ей и быть.
- Аз, сыне, согласен, - весело промолвил патриарх. – В Думе царицы на Руси
никогда не сиживали, а на супружеском ложе бес кому лежать – православной ли, католичке. О Господи, грешен аз, - перекрестился Игнатий.
Дмитрий усмехнулся.
- Ах, отче, ах, молодец! – проговорил Дмитрий. – Вот за это и люб ты мне.
Отер глаза, посерьезничал:
- Тут меня, отче, иное волнует. И тебе, патриарх, знать надобно. С Мнишеком послы заявились. Догадываюсь, какие речи они поведут, сызнова Смоленск будут требовать. Вот и думаю я, отче, как и Сигизмунда не обидеть, и землю русскую удержать? Об этом и рядимся с боярином Петром. Может, они про землю, а я им об признании меня императором. Услышат мои притязания, охладеют.
- Мирские заботы, Господи, - Игнатий подхватился. – Кесарю кесарево, сыне, Ты государь, тебе и решать. Пойду, не буду мешать вам. Думайте, но ты, Петр, - обратился к Басманову, - помни, о чем я в начале говорил, жениться тебе надо.
XXXXIII
Шуйский с Голицыным шли вечерними улицами, переговаривались. Город уже готовился к ночи, было тихо, безлюдно, редкий прохожий встречался.
- Начинать надобно… - Шуйский сморкнулся в льняной утиральник. – И мнится мне, должны мы, князь Василий, холопов своих из деревень согнать в Москву, будто на царский праздник поглядеть, самозванцу это в удовольствие, да и невдомек, что холопы-то наши! И коли челядь и холопов напоить, кинутся, на кого укажем.
- Боязно, никак вывернется самозванец? Голов лишимся. Басманов вона, псом за самозванцем бродит. Чует… Глазаст.
- Думаешь, я спокоен? Ох, зело опасаюсь. Но уж, коли сами самозванца на царство посадили, нам его и скидывать. А, может, ты, князь Василий Васильевич, нынче доволен, царь из рода холопского тебе по душе?
Голицын возразил сердито:
- Что мелешь, князь Василий Иванович?
Шуйский сказал миролюбиво:
- Не суди, разве я тебе в укор? Самого дрожь пробирает. Иной раз как придет на ум, чем все обернуться может, медвежья хворобь пробирает. Чать, не забылось, как на плахе по его милости стоял.
- Эх-хе, понавел самозванец ляхов и немцев на Москву. Вона их сколь, да все приоружно.
- Люд московский на иноземцев озлился, бесчинствует шляхта, на постое
109
хозяйское едят-пьют да женок хозяйских насилуют.
- Неспокойно, неспокойно на Москве. Стрелецким головам открыться бы, ась? Шерефединову и Микулину?
- Сказывают, стрелецкие полки царь велел из Москвы убрать.
- Вернуть бы! Да ко всему правду сказываешь князь Василий Иванович. Челядь, коли ее стукнуть, аки стая псов на волков кинется. Ударили б набатные колокола, а уж