потом ничто не сдержит люд. Ярятся, что и говорить.
- То-то свадьбу самозванцу устроим, когда ляхи и немцы пировать будут, - сказал Шуйский довольно.
Голицын нос отворотил, дурно пахнет у Шуйского изо рта. Сказал:
- Не проведал бы о нашей затее самозванец, либо Басманов, ино изопьем мук на дыбе.
- До поры о замысле никому ни слова. То же и стрелецким головам. Кто ведает, что они вытворят. Когда час побьет, тогда и откроемся. Чую, недолго ждать осталось. Помоги, господи!
- Удачи бы, - сказал Голицын. – Нет покоя на этом свете, то Бориска, теперь самозванец.
- Своего, боярского царя изберем.
- Ох, только бы не свести нам знакомства с палачами, - снова вздыхает Голицын.
- Не нагоняй страха, князь Василий Васильевич, - просит Шуйский. – Единой злобой держусь.
Зреет боярская крамола, вот-вот вспыхнет пламенем.
На Москве иноземцы хозяйничают, чинят народу обиды. Копит гнев московский люд, однако самозванец того не замечает. Басманов ему не раз говаривал:
- Ох, государь, нет у меня веры ни Шуйским, ни Голицыну, ни многим иным боярам. Знаю я их, коварны, седни у них одно на уме, завтра другое.
- Не посмеют злоумышлять против меня, своего государя, - отмахивался Дмитрий. – А в Голицыне сомнений не держу, он меня в малолетстве от Годунова спас и ныне слуга верный. Да и Шуйский пластом стелется.
XXXXIY
Позвал царь Басманова к Марине. Ее до свадьбы в монастыре поселили. Явился в обитель под вечер, с ними князь Адам Вишневецкий. Он государю и Марине на скрипке играл, песни пел. От того греховного срама монахини по своим кельям попрятались, словно сурки по норам. Присел Басманов на край лавки, осмотрелся. Свечи горят, пахнет в келье топленым воском. В углу горят лампады. Марина под образами сидит в креслице, в темных глазах огоньки бесовские, на устах улыбка. На одноногом столике узорчатая шкатулка, перламутром отделанная. Крышка откинута, и в ней золотые рубли тускло отливают. Пятьдесят тысяч подарил сегодня ей Дмитрий. Он без стыда Марину голубит:
- Казна у меня богатая, пану Юрку дам сто тысяч!
У Басманова едва не сорвалось с языка насмешливое: “Дорого обходятся Мнишеки Москве, государь! По миру нас пустят”. Однако сдержался. Басманов к царским разгулам привык, сам их не чурался. Знал Петр Федорович, не царевич перед ним, а
беглый монах, однако, перейдя со стрелецким войском к самозванцу, и открыв ему дорогу
110
на Москву, он служил ему верно. Полюбил Басманов самозванца. Какие речи на Думе держит, польским языком, что русским, владеет, и грамоты папы римского, писанные на латинском, читает легко! Такому не то, что бояре, государя не надо было. Ни Грозный, ни Годунов не владели подобной премудростью.
Басманов – первый человек при самозванце, и кто ведает, имел бы он такую
власть при Федоре Годунове или оттеснили его Голицын, Шуйские и другие князья древнего рода?
- Что молчишь? – подал голос Дмитрий. – Аль скучно? Чернец в монастыре
столь, а ты в заботе. – И рассмеялся, довольный.
Марине нравился Басманов. Он не то, что Дмитрий – и рослый, и крепкий, и лицом красив. Дмитрий нахмурился, разлил по серебряным чашам заморские вина, густое и красное, как кровь. Протянул Басманову.
- Пей!
Дождался, пока тот опрокидывал чашу, указал на дверь:
- Убирайся! Все убирайтесь, вдвоем с Мариной останусь.
- Негоже, государь, - лавка под Басмановым жалобно скрипит. – Чать в монастыре.
- Уходите! – зло крикнул Дмитрий и отвернулся.
Басманов пожал плечами, сказал Вишневецкому:
- Пойдем князь. Слыхал государево слово?
На монастырском дворе шляхтичи ожидали царя. Разожгли костры, ныне в кельи к монахиням ломились.
Старая игуменья, Анастасия, маленькая, костистая, бродила по монастырю, гремела посохом, бранила шляхтичей. В полночь затворилась с ключницей в келье. На рассвете услышала: самозванец обитель покидает. Высунула голову в дверь, прислушалась. – Вдали стихал топот копыт. Выкрикнула вслед:
- Антихристу уподобился! – и на ключницу нашумела: - Чего ждешь? Ворота запри.
XXXXY
За Сретенскими воротами, где конец городу, мастеровые поставили деревянную крепосницу. Невелика она, для забавы, но бревенчатая, стены и башни, ров и палисады – все как настоящее.
Вздумал царь после свадьбы потешить гостей, панов вельможных и своих бояр, перед молодой женой побахвалиться, каков он в ратном деле.
На стенах крепостицы пушки. Медными зевами глядели они на Москву. Со всего города побывал люд у Сретенских ворот, на крепостицу глядел. Пополз слух: “Самозванец Москву стрелять намерился. На радость иноземцам, народ русский извести…”