XXXXYI
В ночь со вторника на среду Марину перевезли в приготовленные для нее царицыны палаты, убранные золотыми коврами и соединенные переходами с деревянным
111
дворцом царя. Выбрали для этого нарочно время ночное, чтоб менее было давки. Царица приехала сквозь два ряда царской иноземной стражи и стрельцов. Перед ее каретой и за каретой несли зажженные факелы.
XXXXYII
Наконец, наступил день, назначенный для коронации Марины, а потом брачное венчание. Утром 8-го мая, поддерживаемая под руки отцом и княгиней Мстиславской,
Марина привезена была в Столовую палату, где ее ожидал жених, одетый под сказочного короля. На помолвку пригласили самых близких родственников, свадебных бояр и боярынь. Благовещенский протопоп Федор обручил молодых. Тысяцкий Василий Шуйский и дружки, брат его Дмитрий да Григорий нагой, резали каравай с сырами, разносили ширинки. Из Столовой обрученные наспех явились в Грановитую палату, где жениха и невесту ожидала Дума, все высшие придворные чины, послы польские, командиры гусар, придворные будущего двора царицы.
Два трона стояли на царском месте. Василий Шуйский, поклоняясь Марине, сказал необычайные для русского царства слова:
- Наияснейшая великая государыня! Цесаревна Марина Юрьевна! Волею Божьей и непобедимого самодержца, цесаря и великого князя всея Руси, ты избрана его супругою. Вступи же на свой цесарский трон и властвуй вместе с государем над нами.
Марина села на трон. Она не спешила одарять боярство улыбкой, сидела, опустив ресницы, и была так нежна и величава, что во многих сердцах шевельнулось примиряющее: “А, может, и хорошо все это? Царей Бог дает!”
Посидели недолго. Уже поспело новое действо, небывалей небываемо. Все отправились в Успенский собор на венчание царской невесты – пока еще невесты! – на царство!
Князь Василий Голицын нес царский скипетр, Петр Басманов – державу, невесту вела княгиня Мстиславская, жениха – Шуйский и невестин отец.
Посреди Успенского собора был сооружен чертог с тремя престолами: государя – персидский, золотой, государыни – серебряный и патриарший – позлащенный.
Началось священнодейство, с пением, с возгласами, молитвами. Святейший патриарх Игнатий возложил на Марину животворящий крест и бармы, а когда свахи сняли с ее головы венец невесты – диадему и царскую корону.
Началась долгая, полная литургия. Польские послы возроптали.
- За что нас наказывают?! – во весь голос, заглушая службу, воскликнул пан Гонсевский. – Можно ли столько стоять на ногах? Если царь сидит, то и мы должны сидеть! Мы представляем его королевское величество!
Дмитрий только головой покачал и послал князя Мстиславского сказать послам, что он самодержец и цесарь, все службы слушает стоя, сегодня же сидит единственно ради коронования невесты.
Послы примолкли, но оба и Гонсевский и Олесницкий, громко рассмеялись,
указывая пальцами на братьев Шуйских, которые ставили под ноги царю и царице скамейки.
- Слава Богу, что мы подданные Речи Посполитой, где такой низости во веки веков не было и не будет! – не умеряя голоса, выкрикнул Гонсевский.
112
На него не оглянулись, ибо в этот миг совершалось еще одно действие: патриарх возложил на Марину Мономахову цепь, помазал миром и поднес причастие. Марина вдруг отвела от себя руку патриарха с ложечкой, полной крови Христовой.
Кажется, сами стены собора не сдержали вздоха и стона. Русские обмерли, а
поляки захлопали в ладоши.
- Виват, Марина! – радостно воскликнул Олесницкий.
Через малое время служба, наконец, закончилась, но из храма вышли одни только поляки. Двери храма заперли, и патриарх Игнатий обвенчал Дмитрия и Марину по
всем правилам русской церкви. Вот теперь Марина приняла причастие и во всем была послушна, кроткой и даже робкой.
… Таких пиров Москва не видала. Весь Китай-город, не говоря уже о Кремле, были пьяны и гоготали гоготом нерусским. Целую неделю шла гульба.
XXXXYIII
Когда царь, в упоении любви, знать не хотел ни о какой опасности, в ночь со вторника на среду в доме Шуйского собрались званые гости. Кроме некоторых бояр и думных людей, которые с ними уже были в соумышлении, приглашено было несколько сотников и пятидесятников из войска, которое стянулось к Москве, чтобы идти к Ельцу, были тут кое-кто из гостей и торговых людей.
Собранные долго раздумывали. Шуйский через своих агентов давно подготовил себе партию, и люди этой партии были теперь у него.