- беда, - кричал Иван, - беда!
Бился головой о грядушку телеги.
Стрельцы и сами видели, что беда с мужиком случилась. Из соломы проглядывали шматы доброго сала, колбасы, рваные мешки с житом просыпали последние зерна, жирно блестели черепки побитых горшков. Справный хозяин ехал на базар, да вот не доехал. Понимали стрельцы – разорить мужика легко, ну, а как подняться ему? Топтались вокруг телеги. Оглядывали битые черепки, пустые мешки.
- Однако, - сказал старший из стрельцов, - кто же это озорует?
А озорство-то в яву объявилось, и стрельцы начали успокаивать Ивана.
- Ничего, наживешь. Сам-то жив, остался, и то слава Господу.
- Вы уж, братцы, - сказал Иван, - пропустите меня в город без докуки, расторгую, что осталось.
А видно было, что торговать ему нечем. Да, однако, подумали стрельцы, мужик не в себе уже. Пускай его, решили, едет. Авось и вправду, какую ни есть копейку получит. Все подмога после такого разбоя.
- Ладно, - сказали, - поезжай.
И пропустили без препятствий.
На базаре Иван направил телегу в самую гущу народа. Бросил вожжи, вскочил на ноги, и, раздирая на груди и так рваный армяк, закричал:
- Глядите, люди, что с нами сделали! Народ напер к телеге. Отдавливая друг другу ноги, навалились на спины. Известно – где крик, туда и бегут. Нажали так, что иных и топтать начали.
- Разбили нас, - вопил Иван, - неведомые тяти! За что – не знаем. Товар, что в Чернигов на базар везли, пограбили… Нас били и убивали до смерти. Глядите, глядите!
12
И рвал, рвал армяк! Ивана шатало, будто бы он и на ногах-то уже стоять не мог. Народ двинулся. Мужик-то на телеге хороший, с лошаденкой справной, и товар у него явно был. Все мешки с житом, черепки от горшков, сало в соломе проглядывает, колбаса, за что же такое лихо хорошему человеку?
- И с вами такое будет! – не унимался Иван.- На шее у него веревками свивались жилы. – Всех разорят.
Толпа и вовсе заволновалась. Разные голоса заговорили:
- У нас зарить горазды…
- Это первое дело…
- Никуда от этого не денешься…
А Иван другое закричал:
- Помяните голодные годы, да поздно будет. Под царем Борисом половина России, почитай, перемерла. И теперь зарят! Нет пощады от бояр московских!
Игнатий, перепугавшись этих слов, оглядываться стал. “Как бы стрельцы, - подумал, - не услышали. Конец нам будет”. Глянул в сторону, а они – вот они, клюквенные кафтаны горят в толпе. “Ну, конец!” – мелькнуло в голове. Однако стрельцы с места не стронулись.
Иван и вовсе смелее закричал:
- Погубит, погубит царь Борис всех! В землю вколотит! К Чернигову царевич Дмитрий идет. Вот истинный царь! Бейте воевод! Царевич Дмитрий вас на то благословляет.
Крику того только и надобно было на базаре народу, среди которых находились ранее засланные провокаторы. Они ждали сигнала, и он был подан Иваном. Брошенная им искра – как пересохшая солома воспламенила огнем город. Какой-то усатый дядька из плетня как начал выворачивать, другой выдрал оглоблю из телеги, и вот уже волна покатилась от базара к воеводскому дому. На колокольнях тревожно заголосила медь. Над базаром, поднятая сотнями ног, взметнулась столбом пыль.
- Браты! – выскакивал перед толпой изрубленный татарской ли, польской ли саблей казак. Доколе нам допускать мучение на русской земле? Доколе терпеть православным?
- Довольно!... – одним вздохом ответила толпа, и не было ей удержу.
Воевода, князь Татев, услышав колокольный бой, бросился собирать стрельцов, но уже посад бушевал от поднявшегося люда. Кое-где занялись пожары. На улицах понесло горьким дымом. Князь – дворянин не из трусливых – остановился посреди воеводского двора. Вокруг роились гудящей толпой стрельцы. В растворенные ворота влетели на разгоряченных конях второй воевода, Шаховской, и князь Воронцов-Вельяминов. Шаховской соскочил с коня, но и слова сказать не мог. Из дома его выбили – едва ноги унес. Щеки у него тряслись, глаза лезли на лоб. Голова была повязана окровавленной тряпкой. Кто-то достал его камнем. Воевода рукой на него махнул. Князь Воронцов-Вельяминов сказал твердо:
- Посад не удержать. Всем в замок надо. Отобьемся. Веди, воевода, стрельцов в замок.
Воевода выдохнул.
- Эх! – хлестнул плетью по сапогу, и по-волчьи всем телом крутнувшись на каблуках, оборотился к стрельцам. И такая ярость была написана у него на лице, что
13
стоявшие ближе к нему, назад подались.
- В замок! – крикнул воевода с натугой. – В замок!
Оглянулся на свой дом и вмиг уразумел: часа не пройдет – и дом, и все, что нажито годами, дымом возьмется. И в другой раз хлестнул плетью по сапогу.
- Эх! – крикнул с бессильным отчаянием.