Симон примирительно ответил:
— Нет нужды в клятвах. Расскажи всю правду и отдайся на милость Бога.
Он прочитал показания Рувима и спросил, подтверждает ли их Захария.
— Рувим увидел то, что хотел увидеть, — сказал Захария. — Не сомневаюсь, в глубине своего жестокого сердца он убежден и всегда был убежден, что я способен на самые страшные преступления. Он никогда не переставал злиться на меня с тех пор, как шестнадцать лет назад я свидетельствовал против него в деле о колодце, считая этот колодец собственностью моего родственника Иоакима, которого я тоже вижу здесь. Сердце Рувима — гнездо зависти. Неужели Господь никогда не очистит его Своим пламенем?!
Захария замолчал, а потом то взрываясь словами, то затихая, и все время беспокойно теребя амулет, рассказал, как было дело.
— Я должен был положить благовония на алтарь, но перед этим очиститься телом, надеть чистое платье и поститься целый день. По обычаю, смотритель Завесы покинул Святилище, когда я пришел. Я уже почти все сделал и тут услышал тихий-тихий голос. Он доносился из-за Завесы и звал меня по имени: «Захария!» Я ответил: «Вот я, Господи! Говори, Господи, ибо слышит раб Твой». Тихий голос спросил: «Что горит на Моем алтаре?» И я ответил: «Благовония, Господи, как заповедал Ты Твоему слуге Моисею». Тогда голос опять спросил: «Разве Солнце Святости продажная женщина или мальчик для утех? Ноздри мои чуют запах стиракса, раковины гребешка, ладана и нартекса, сжигаемых на кедровых поленьях. Разве это благовонное омовение для Солнца Святости?» Я ничего не смог ответить. А потом, когда уже простерся на полу, услышал, как отодвигается Завеса и ко мне приближаются дарственные шаги. Я услышал шипение, как бывает, когда гасят огонь, и потерял сознание.
Синедрион в испуге внимал Захарии. Ни один человек не смел поднять глаза на соседа.
В конце концов Симон, едва дыша, проговорил:
— Однажды, когда первосвященник Иоанн Гиркан положил благовония на алтарь, Всевышний подал голос и сообщил ему о победе его сыновей над злодеем царем Антиохом. Но он слышал только голос. Не было никаких других звуков. Не было и следов. Продолжай же!
— Разве я сказал недостаточно?
— Ты не все сказал. Продолжай!
— Ладно. Когда я пришел в себя, я увидел… я увидел… Когда я наконец пришел в себя, я поднял голову, чтобы посмотреть, и я увидел…
— Что ты увидел?
— Я увидел… О милостивый Боже, верни мне мою немоту!
— Что ты увидел?
— Сын Боефа, пожалей меня, потому что я расскажу тебе, что я увидел. Я увидел кого-то, одетого в одеяния того цвета, какой бывает на тебе по великим праздникам. Он прижимал к груди трехглавого пса и золотой скипетр в виде полураспустившегося пальмового листа, и — Господи, смилуйся! — он стоял между Завесой и стеной по правую руку и был выше человеческого роста, хотя говорил тихим голосом: «Не бойся, Захария! Иди и скажи моему народу правду о том, что ты слышал и видел!» Но я не смог, потому что внезапно онемел.
Крупные капли пота усыпали лоб Захарии, покатились по его лицу, по бороде и засверкали в ней, отражая свет полыхавших возле него факелов. Он открыл было рот, чтобы продолжить рассказ, но судорога не дала ему говорить.
Симон всей душой болел за Захарию.
— У меня больше нет вопросов, — сказал он. — Неужели нам еще надо спрашивать сына Варахии? Ведь он болен или повредился рассудком. Записывать его признания сейчас в высшей степени несправедливо.
Тут решительно поднялся с места преклонных лет книжник Матфий, сын Маргала.
— Сын Боефа, — возразил он, — если бы Захария один свидетельствовал о видении, я бы поддержал твое милосердное предложение закрыть наши уши для его бреда, но что нам делать с показаниями Рувима? Рувим видел следы. Могу я задать несколько вопросов сыну Варахии?
— Можешь, — ответил Симон. Матфий спросил:
— Захария, ответь мне, но сначала подумай. Тот, кто говорил с тобой от имени Вседержителя, открыл тебе свое лицо?
У Захарии задрожали губы.
— Сын Маргала, мне приказано говорить правду. Он открыл мне лицо.
— Вы только послушайте, как он богохульствует! Хватит с ним говорить! Разве мы не знаем, как Господь наставлял своего раба Моисея: «… лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых».