Основываясь на последнем, он обвинил Александра и Аристобула в нарушении заповедей о почитании отца и матери (Исх. 20:12), запрета поднимать руку на родителей (Исх. 21:15), запрета злословить и проклинать правителя страны (Исх. 22:27), заповеди о том, что человек должен бояться родителей (Лев. 19:3), и в итоге все свел к закону о бунтующем сыне, заслуживающем смертной казни (Втор. 21:18–21).
Но, апеллируя к римскому и еврейскому праву, Ирод явно «забыл», что обе эти правовые системы ясно определяют принципы ведения справедливого суда, и походя попрал все нормы правосудия.
Когда Ирод окончил говорить, в огромном зале установилась тишина. Лишь один из ста пятидесяти судей — бывший консул Сатурнин — высказался против требования Иродом смертной казни. Да и то не потому, что Ирод не привел никаких доказательств виновности сыновей, а исключительно по соображениям гуманности. Сатурнин заметил, что Ирод, конечно, вправе судить своих детей, но ему, как отцу, кажется немыслимым, что тот же отец может предать сыновей смерти, какое бы тяжелое преступление они ни совершили. Мнение Сатурнина поддержали и три его сына, также включенных Иродом в состав суда.
Однако проконсул Волумний в ответ заявил, что согласен с Иродом в требовании смертной казни для цареубийц, и следом за ним то же мнение поспешили высказать и остальные судьи. При этом ни один из них явно не считал царевичей виновными. Большинство голосовали так исключительно, чтобы потворствовать воле Ирода, хотя были и те, кто голосовал из тайного злорадства — ненавидя в душе Ирода, они прекрасно понимали, что в итоге такой приговор ничего хорошего ему самому не принесет.
Понятно, что если бы Николай Дамасский, не веривший в вину царевичей, был в это время рядом с Иродом, то, возможно, он попытался бы остановить его еще на стадии подготовки к судебному процессу. Но Николай, как уже было сказано, находился в тот момент в Риме. Роль советников при Ироде исполняли Саломея и Феррора. И советы у них были соответствующие.
Узнав о суде, Николай заторопился домой и встретился с Иродом еще до его возвращения в Иудею, в Тире. Выслушав подробный отчет Николая о пребывании в Риме, Ирод остался им чрезвычайно доволен и стал расспрашивать, что говорят в Риме о процессе в Берите. Николай использовал этот вопрос для последней попытки спасти Александра и Аристобула.
Нет, он не стал убеждать царя, что тот принял ошибочное решение, — это было бесполезно. Зато он стал говорить, что и император, и римская аристократия могут воспринять казнь царевичей как проявление варварства; как шаг, предпринятый Иродом в припадке гнева, а не как акт правосудия. Затем он посоветовал отсрочить исполнение приговора и пока просто содержать царевичей в тюрьме, где они не будут представлять никакой опасности.
Ирод, похоже, всерьез призадумался над этим советом. Не исключено, что он бы ему даже последовал, но события, увы, повернулись иначе.
* * *
За ходом судебного процесса в Берите, затаив дыхание, следила вся Иудея.
Вне сомнения, симпатии большинства народа были на стороне царевичей, их считали невинно оклеветанными, но когда до страны дошла весть о смертном приговоре, все словно оцепенели. Страх парализовал людей, и никто не решался высказать все, что он думает по поводу случившегося.
Никто — кроме Тирона, старого боевого товарища Ирода и одного из ветеранов его армии. Привыкший рубить правду-матку с плеча, Тирон еще до возвращения царя в страну стал говорить о попранном правосудии и погибшей справедливости, а когда Ирод прибыл в Кейсарию, явился во дворец и заявил, что на правах старого друга хочет переговорить с царем с глазу на глаз.
— Скажи, царь, куда девался тот тонкий ум, благодаря которому ты в свое время совершил столько великих дел? У меня такое ощущение, что ты попросту сошел с ума! Неужели ты не видишь, что происходит? Что от тебя отвернулись наиболее честные и преданные твои друзья, а рядом остались лишь подхалимы и подлецы?! Во всяком случае, я отказываюсь признать их твоими друзьями, если они не пытаются остановить тебя. Неужели ты и в самом деле решил убить двух лучших из своих сыновей, которые тебе родила царственная супруга? Неужели тебе недостаточно, что ты уже убил всех их родных?! Многие солдаты и почти все офицеры сочувствуют невинно обвиненным царевичам…
В «Иудейской войне» Флавий высказывает версию, что Тирон был обыкновенным сумасшедшим, так как трудно представить, что человек в здравом уме мог решиться на подобный поступок. Но между тем речь Тирона при всей ее прямолинейности никак не наводит на мысль о помутнении его рассудка. Если это и было безумство, то того самого рода, которому принято петь песню.