Затем Эврикл проделал тот же трюк с еще более простодушным Аристобулом и поспешил к Антипатру, чтобы отчитаться «о проделанной работе». Посовещавшись, друзья решили, что все услышанное от Александра и Аристобула Эврикл должен будет пересказать Ироду, добавив, что братья уже разработали план отцеубийства.
Вот как сообщает о дальнейших событиях в «Иудейской войне» Иосиф Флавий, добавляя, что де-факто Эврикл нанялся к Антипатру в убийцы Александра и Аристобула:
«…“В благодарность за твои милости ко мне, — так начал Эврикл, — я дарю тебе, Ирод, жизнь; как воздаяние за твое гостеприимство, я приношу тебе свет. Уже давно выточен меч и рука Александра простерта над тобою. Ближайшее осуществление заговора я предотвратил тем, что притворялся сообщником его”. Александр сказал: Ирод не довольствуется тем, что сидит на не принадлежащем ему троне, что после убийства их матери раздробил ее царство, он еще возвел в престолонаследники бастарда — этого проклятого Антипатра, которому предназначил их родовое царство, но он решил принести искупительную жертву памяти Гиркана и Мариаммы [Мариамны], ибо из рук такого отца он не должен принять скипетр без кровопролития. Каждый день его всяческим образом раздражают; ни единого слова, срывающегося с его языка, не оставляют без извращения. Заходит ли речь о чьем-либо благородном происхождении, то без всякого повода приплетают его имя. Ирод говорит тогда: “Есть один только благородный, это Александр, который и отца своего презирает за его простое происхождение”. На охоте он вызывает негодование, если молчит, а если хвалит, то в этом усматривают насмешку. Отец всегда сурово с ним обращается, только с Антипатром он умеет быть ласковым. Он поэтому охотно умрет, если его заговор не удастся. Если же ему удастся убить отца, то он надеется найти убежище прежде у своего тестя Архелая, к которому легко может бежать, а затем также у императора, который до сих пор совсем не знает настоящего Ирода; ибо тогда он не так, как прежде, будет стоять пред ним, трепеща пред присутствовавшим отцом, и не будет только докладывать об обвинениях, которые он лично возводит на него. Он прежде всего изобразит императору бедственное положение всей нации, он расскажет ему, как у этого народа высасывали кровь поборами, на какие роскоши и злодейства были растрачены эти кровавые деньги, что за люди те, которые обогащались нашим добром и которым дарили целые города; затем он еще будет взывать о мести за его деда и мать и сорвет завесу, скрывающую все ужасы и гнусные дела нынешнего царствования — тогда, надеется он, его не будут судить как отцеубийцу.
Очернив этой хитросплетенной ложью Александра, Эврикл рассыпался в похвалах об Антипатре: только он один и любит своего отца, только благодаря его энергичным мерам заговор до сих пор не мог быть осуществлен. Царь, в котором не изгладились еще прежние подозрения, этими новыми открытиями был приведен в бешеную ярость» (ИВ. Кн. 1. Гл. 26: 2–3. С. 121–122).
Таким образом, Эврикл добился своего. У Ирода снова обострилась параноидная шизофрения с бредом преследования и галлюцинациями, а прежняя ненависть к сыновьям от Мариамны Хасмонейской вспыхнула даже с еще большей силой.
По всей вероятности, далеко не все переданное Эвриклом Ироду было клеветой. Часть из его сообщения явно была правдой, и именно некоторые детали рассказа Эврикла окончательно убедили Ирода в этом. К примеру, Эврикл по определению не мог придумать жалоб Александра на тяжелое положение населения страны — ему-то это положение было глубоко безразлично. А вот Александра, считавшего себя частью еврейского народа и не числившего отца полноценным евреем, этот вопрос мог искренне волновать.
Кроме того, нельзя исключить, что Александр и Аристобул, подобно тому как некогда их мать и бабка, и в самом деле подумывали о побеге из страны, чтобы затем явиться в Рим и открыть Августу глаза на «истинное лицо» Ирода. В сущности, Ирод не оставил им выхода, терзая бесконечными подозрениями, заставляя опасаться за свою судьбу, и тогда Александр вспомнил об обещании тестя предоставить убежище ему и Аристобулу.
Очень похоже на правду и то, что Александр в сердцах назвал Антипатра «бастардом». Точнее, «мамзером» — куда более хлестким и презрительным еврейским словом, которому в русском языке больше соответствует слово «ублюдок». Никаким «мамзером», то есть незаконнорожденным, Антипатр, разумеется, не был, однако само по себе это слово было чрезвычайно оскорбительным.