— Странно слышать такое от вас. Уж, казалось бы, кто-кто, а вы должны понимать…
— А все ж таки объясните….
— Да ради бога, Лука Романович, с удовольствием объясню: я альтруист!
— Прошу прощенья?
— Аль-тру-ист! Соображайте быстрее!
Пантелеймон Никанорович на секунду замер, задумчиво пробормотал: «А если сказать ист аль тру, то получится смесь немецкого, итальянского и английского…» и продолжал:
— Вот вы врач. Что вами двигало при выборе профессии? Престиж? Власть? Я же надеюсь, что желание помочь, а заодно получить удовольствие от результата. Вот это и есть две самые важные вещи в идеальной профессии — симбиоз альтруизма и эгоизма!
Пантелеймон Никанорович на время прекратил свою скороговорку и процитировал, со смаком выговаривая отдельные слоги: «Книгу переворошив, намотай себе на ус — все работы хороши, выбирай на вкус!»
— Помните? Только Маяковский не знал, что в двадцать первом веке люди будут сидеть перед компьютером, а зачем, для кого — загадка даже для них самих. Там же, где можно пощупать продукт, нет уверенности, что он нужен кому-то, кроме маркетологов. А вот учитель или врач, даже фитнес-тренер, в конце концов, — они помогают реальным людям. Таких настоящих профессий осталось совсем немного. Теперь вы меня понимаете?
— Не уверен, но допустим, вы мечтаете, чтобы во дворах цвели цветы, а горячую воду никогда не отключали. При этом сажать цветы нанимаете исключительно гастарбайтеров. Или вы не такой уж идеалист?
— А-а-а, — разочарованно протянул Пантелеймон Никанорович, — теперь понятно… Думаете, подловили меня? Вывели на чистую воду? Нанимаю, да! Однако же почему? А потому, что так устроена система! Я, доктор, часть системы и понимаю это. Но я работаю для людей!
— Но не для гастарбайтеров, верно?
Пантелеймон Никанорович закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и уставился в окно.
— Они не относятся к тем людям, помощь которым могла бы принести вам удовольствие, не так ли?
— Кто его знает… — со скукой в голосе произнес Пантелеймон Никанорович, не поворачивая головы.
— И получ-а-а-ется… — вскрыл конверт с именем победителя Капралов и снова начал писать, — что Шахноза у вас вызывает раздражение!
— Вот-вот! Пишите-пишите! Все-таки вы фундаментально не понимаете моих мотиваций.
— Пантелеймон Никанорович, давайте без этого, хорошо? Пока я от вас не услышу, я буду предполагать самое простое. А самое простое обычно не самое возвышенное.
— И вот, узнав о напряжении в наших отношениях, вы сразу решили, что я ксенофоб, верно?
— А вы нет?
— Ну, отчасти да, но только отчасти. Все мы живем инстинктами. Ни вы, ни я не исключение!
Увидев, что Капралов набирает воздуха, Пантелеймон Никанорович поднял вверх указательный палец.
— Это, конечно, ваша епархия, но дайте уж теперь объяснить!
Психиатр молча пожал плечами.
— Сознание лениво, — торопливо произнес Пантелемон Никанорович. — И мое, и ваше! Инстинкты куда проворнее. Пока оно раскачивается, инстинкт говорит — на нашу территорию вторглись! Одни ему следуют, другие отрицают. Но в обоих случаях первичен испуг. Только первые боятся всего чужого, а вторые — самих себя. Я же пытаюсь размышлять, а значит, могу с инстинктом бороться!
Он откинулся на спинку стула и потер ладони о джинсы.
— Так что дело не в этом, Лука Романович.
— Мы все равно должны объяснить ваше поведение. — Капралов возвел очи горе и с притворным энтузиазмом предположил: — Возможно, вы… садист? Шахноза даже не хочет разговаривать в вашем присутствии!
Пантелеймон Никанорович открыл рот и заморгал, будто неожиданно провалился в прорубь. Капралов, чтобы не спугнуть, не шевелился.
— Не хочет, да?.. — наконец неуверенно переспросил начальник ДЕЗа. — У меня тоже такое ощущение… Но вы ведь наверняка ей скажете…
— Не наверняка. А если пообещаю, то точно не скажу. Врачебная тайна, знаете ли.
— Значит, не скажете?
— Обещаю.
— Хорошо… — снова помедлил Пантелеймон Никанорович. — Я немного покривил душой, когда говорил, что мне до нее нет дела.
Он вскинул руку, будто отличник на первой парте, но молниеносно опустил ее на голову и пригладил волосы.
— У нас ведь с ней много общего, не так ли?
— Думаю, да, — осторожно согласился Капралов.
— Да, да… Но тут есть что-то еще, кроме очевидного… Она, конечно, косноязычна и неотесанна, я знаю… В общем, мне просто интересно понять, что она за человек. Другое дело, о чем нам говорить… Вот и приходится о работе. А она боится и вообще неправильно все понимает…
— Вы меня разыгрываете… Только что рассказывали про безразличие, теперь же, наоборот…
— Вовсе нет, Лука Романович! — немного по-театральному вскинулся Пантелеймон Никанорович. — Я знал, что даже вам будет трудно в это поверить. Просто больше мне не с кем поделиться. Но, с другой стороны, разве вам она не интересна? Разве… разве сами вы не стремитесь ее понять?
— Это моя работа.
— Значит, вы не станете давать мне советов? Ведь с вами-то она разговаривает!
— Ну, не говорите с ней о заборах и дворах, если это ее так нервирует. Спросите о том, что волнует ее саму.
— Спасибо! Это хорошая мысль! Думаете, нам стоит общаться?
— Об-щаться? — запнулся Капралов. — Даже интересно, как у вас это получится. Попробуйте.
— Но что скажут другие? Ведь это так необычно…
— А вот мы и посмотрим! Но, в принципе, можно предсказать. Главное, сильно не увлекайтесь, чтобы не разочароваться.
— Странный вы доктор, Лука Романович. Разве наше душевное равновесие не ваша главная цель?
— Зато я честный, Пантелеймон Никанорович.
— Спасибо и на том!
Он улыбнулся и встал.
— Умеете вытянуть из человека всю душу…
— Погодите, у меня еще есть вопрос. Про пупсика.
— В смысле, про пропавшего пупсика? Хотите его найти?
— Профессор переживает, что Раиса думает на него. Нам нужно что-то с этим делать, а я даже не знаю, о чем речь.
— Он вам не сказал? Да обычный деревянный пупсик, ничего особенного. Думаю, дело в том, что он достался ей от родителей. Но я не знаю, куда он делся, если вы про это. Профессор им действительно интересовался, говорил, что эта деревяшка важна для нашей общей истории, что нужно разобраться, откуда она взялась, и что на нее права не только у Раисы… Если честно, по-моему, старческая блажь. Но вы знаете профессора, он человек увлекающийся. Только зачем ему ее брать?
— Что-то здесь не сходится. Мне он говорил, что никогда его не видел.
— Ах, вот в чем дело! Ну, тут он лжет! Пупсика все видели. Она его особо не скрывала. Да и сами подумайте, как можно было не увидеть.
— Получается, профессор все-таки мог… — снова начал Капралов, но Пантелеймон Никанорович его перебил.
— Умоляю, не спрашивайте меня о том, чего я не знаю! — Он шагнул к двери. — Строить догадки — ваша работа. Если это так важно, наверное, следует поговорить с самой Раисой.
Оставшись один, Капралов открыл сайт новостей. Первым шел рассказ о столичном фотоблогере, увлекавшемся железной дорогой. Получив разрешение от РЖД, тот поехал фотографировать станцию на Алтае. Однако фотосессия не состоялась: блогера убили на проселочной дороге неподалеку от цели путешествия.
«Повстречав троих нетрезвых местных жителей на мотоцикле с коляской, Родионов спросил у них дорогу, однако был забит насмерть на почве внезапно возникшей неприязни», — гласило сообщение.
Дальше он узнал, что во время скандала в автобусе нетрезвая учительница заколола обидчицу шампуром для шашлыка.
С минуту он смотрел на монитор, затем тихо протянул: «Д-а-а-а…», запер дверь на ключ и стал мечтать, вернее, фантазировать. Он вообразил тропический остров: с кривыми пальмами, гниющими в белом песке кокосами и вечным летом. Мух, муравьев и ядовитых пауков, все равно незаметных в нормальном масштабе, на остров он решил не селить. Однако не успел он домыслить приближающегося человека, в котором скоро должен был узнать себя самого, как почувствовал задрожавший под халатом телефон и вернулся обратно в психиатрический кабинет.