— Теперь понятно.
— Что понятно? — насторожился Капралов.
— Нина Петровна думает, что вы ими интересуетесь, чтобы Денису помочь… А вы, оказывается, антиквариат собираете. Можно?
— Только осторожно. Ценная вещь. И не моя.
— Я поняла, что не твоя.
Он открыл шкаф и подал Елене Константиновне матрешку. Она приблизила ее к лицу и застыла с руками, полусогнутыми в локтях, словно смотрелась в зеркало.
— Забавно… — задумчиво сказала она.
— Что забавно?
— Ее целый век берегли, прятали, а теперь она стоит у тебя в шкафу, и ты ничего про нее не знаешь. Ирония судьбы.
Капралов подождал, пока она налюбовалась, и убрал матрешку обратно.
— Нужно твое профессиональное мнение, — сказал он. — Не понимаю про кошку. Странная история. Может, как раз совпадение? Какой-нибудь психопат?
— Капралов, тебе нужно не мнение, а подтверждение!
— Думаешь, хотели отвлечь внимание?
— Не то и не другое. Не хочешь доверять интуиции, смотри на факты. Зачем им отвлекать внимание? Сделай они все по-тихому, никто бы пропажу сто лет не заметил.
— Заметил бы! Матрешку должны были забрать в министерство культуры.
— Тогда тем более! Без кошки обвинили бы руководство музея. Так им даже удобнее.
— Но все-таки патологический поступок, согласись.
— А я и не утверждаю, что это здоровый сделал. Но факт в том, что они тщательно подготовились: знали, куда идти, когда идти и не оставили следов. Так? Вопрос не в том, здоровый это или больной, а совпадение или нет. Вот я тебе и говорю: конечно, не совпадение! Если мы не знаем мотива, совсем не значит, что его нет.
— Честно говоря, не могу придумать ничего разумного.
— Конечно, не можешь! А вот с их точки зрения все логично, потому что у них он есть. Кошка это ключ. Узнаешь, почему они с ней так поступили, — поймешь и зачем им матрешка. А для этого тебе придется забыть про диагнозы и поставить себя на место пациента.
Елена Константиновна задумчиво провела пальцем по стеклу.
— Если я права, то, скорее всего, это случится снова.
10
Ночью шел ледяной дождь. Капли, падавшие откуда-то, где еще не наступила зима, достигали земли и моментально замерзали. Наутро выглянуло солнце, и покрытые хрустальной глазурью остовы деревьев сияли словно ледяные скульптуры. Нежный, почти живой прозрачный лед лепился ко всем — наклонным, вертикальным и горизонтальным — поверхностям. Дороги превратились в каток. Даже воздух, еще не отяжелевший от мороза, стал звонким и пел при каждом движении.
Он проскользил по Петровке, свернул в Каретные переулки и затормозил перед нужным домом. Над входом в учреждение распростер крылья одноголовый бронзовый орел. Вряд ли он затерялся здесь с каких-нибудь прошлых времен, времен одноголовых орлов на Руси отродясь не бывало. Наверно, случайно залетел, мельком подумал Капралов и потянул тяжелую дверь.
Его отвели в похожее на школьный класс помещение и велели ждать. Оставшись один, он с полчаса читал Фейсбук, потом Твиттер, потом смотрел в окно. Когда эти занятия наскучили, Капралов стал осматривать комнату.
Сначала он его попросту не заметил: электроприбор безжизненным ящиком стоял в углу, и взгляд скользил по нему, как недавно ноги по тротуару. В последний раз он включал телевизор очень давно, он припомнил субботу накануне пасхи, когда началась история с матрешкой. Еще лет десять назад тот был членом семьи и вещал каждый вечер, но потом все изменилось — его место занял интернет.
Несколько минут он задумчиво смотрел на экран, размышляя о незамеченной революции, а потом нажал кнопку.
В центре студии окруженные зрителями стояли трое импозантных мужчин в костюмах и галстуках. Волосы уложены гримерами, напудренные лица напряжены, как бицепсы на конкурсе бодибилдеров. Капралов их сразу узнал и понял, про что передача — все они были кандидатами в президенты. В любой другой раз он не стал бы их слушать и переключил бы канал, но сейчас почувствовал сопричастность — одним из этих троих был Леонид Сергеевич.
— Вас обвиняют в отсутствии опыта управления, — говорил ведущий Шестакову. — Что вы можете возразить?
— Похоже, меня обвиняют в том, чего я не совершал, — рассмеялся тот. — Если же серьезно, есть такое представление, что президент должен всем управлять. Давайте посмотрим правде в глаза — хорошо это или плохо? Хорошо или плохо, когда он не может ни на кого положиться и вынужден делать все сам? Сегодня я представил свою программу. Способен ли я за нее отвечать? Есть ли у меня команда? Если ваш вопрос об этом, я отвечу — да. Но этого мало. Это будут всего лишь слова. К счастью, люди уже не очень верят в слова.
— Вы тоже не верите? Даже в свои?
— Мои слова ничем не отличаются от ваших.
— Во что же вы верите?
— В людей, в их поступки.
— Вам не кажется, что это довольно необычно для политика?
— Верить в людей?
— Не верить в слова. Ведь они его главный капитал.
— Да, понимаю. Но я убежден, что это не так. Слова это строительный материал. Верить в строительный материал глупо. Важно, что мы из него построим.
Капралову и нравилось, и не нравилось, как говорил Леонид Сергеевич. Он не лез за словом в карман, но слова и не отскакивали от его зубов, как того требовал жанр. Казалось, он изобретает ответ на каждый вопрос, задумчиво заглядывая внутрь себя. «Ну же, продай им себя, это шоу!» — хотелось воскликнуть, глядя на Шестакова.
— Прав он, — раздался за спиной у Капралова голос, и тот обернулся. — Но в идеализм давно никто не верит. И в этом его слабость.
В комнату, беззвучно ступая обутыми в домашние тапки ногами, вошел невысокий седой старик в древнем костюме цвета болотной тины. Перед собой он толкал тележку с серыми картонными папками разной толщины.
— Политик должен давать надежду, — изрек старик, оборотясь к телевизору. — Когда у него получается, его любят. Когда нет, на него всем плевать.
Капралов молчал, не уверенный, видит ли тот его или нет.
— Но когда он ее крадет, — старик перевел тяжелый взгляд на Капралова и двинулся в комнату, — тогда его ненавидят. Я тут много всякого повидал. И было время подумать… Оказывается, чтобы говорить правду и лгать, годятся одни и те же слова. Вам это приходило в голову? Ничего, еще придет… Вот ваши материалы. Надеюсь, вы найдете в них правду.
Капралов разложил перед собой папки и смотрел на них, не зная с чего начать. Нетерпеливое любопытство, одолевавшее его все утро, сменилось испугом. Он понимал, что вряд ли встретит под серыми обложками описания пыток, вряд ли увидит страдания оклеветанных, а потом убитых людей. И все равно боялся.
Посидев так некоторое время, он взял верхнюю папку и стал читать все подряд. Сухим языком постановлений и протоколов, с опечатками и орфографическими ошибками в ней рассказывалась история заговора, в который с каждой новой страницей вплетались все новые участники. К юриспруденции и даже здравому смыслу она не имела отношения; после появления в деле турецких эмиссаров и немецких парашютистов он не удивился бы даже инопланетянам. Но ужас был не только в бредовости обвинений — все они были подкреплены очными ставками и признательными показаниями. Он в растерянности закрыл папку.
На помощь пришел старик, оставшийся сторожить за столом возле входа.
— Вы никакой не историк, верно? — спросил он.
Капралов поднял на него глаза.
— Они ваши родственники?
— Нет. Но я хочу найти их родственников…
— Ясно… Так вы долго будете тут сидеть… Знаете что? Не читайте протоколы допросов.
Он подошел и начал листать документы.
— Вот, что вам нужно. — Он что-то отчеркнул ногтем на одной из страниц. — Видите?
Старик перевернул еще несколько страниц.
— Татьяна Петровна Сапожник, дочь, обращалась в архив в 96-м. Сапожник она, надо же… Мой отец был портным, рассказал анекдот и на восемнадцать лет загремел в лагерь. Представляете?.. Так… Были возвращены изъятые фотографии.. А вот и адрес ее. Пишите.