Профессор обвел взглядом салон.
— У меня не было возможности представиться раньше. Я Профессор.
Из-за двери позади Штыкова выглянула Светлана, но тот замахал на нее рукой, и она тут же исчезла.
— Можете верить или нет, но я полностью отключился.
— Расскажите, что вы помните.
— Помню, как мы гуляли с Еленой Константиновной по городу. Помню танцующих людей. Я помню все, пока мы не вернулись в номер и не зазвонил городской телефон. Затем я очнулся у нашей тети, в пустой комнате, и не знал, как там оказался.
— Это очень похоже на историю Раисы.
— Возможно, это потому, что у нас с ней одна и та же история, голубчик.
— Вы помните, кто звонил?
— Нет. Даже не знаю, ответил ли кто-то на звонок.
— Есть идеи, кому звонили?
— Это будут инсинуации, милейший. Вы этого от меня хотите?
— Пожалуй, нет… Так, теперь Пантелеймон Никанорович.
— А мне нечего добавить. Со мной все было в точности так же.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Зазвонил телефон, и кто-то завладел нашим телом. Это все, что я знаю.
— Шахноза?..
— Пантелеймон Никанорович говорит правда. Мы с ним беседовали, вдруг звенеть этот телефон на столе, а дальше тетя, вы появляться и на нас смотреть, как будто мы делать что-то очень плохой. А на улице уже темно.
— Анатолий?
Толян молчал.
— Толя? Что ты помнишь про вчерашний вечер?
— Становится горячо, — не удержался Михаил Африканович.
Капралов побарабанил пальцами по колену и с досадой сказал:
— Думаю, тут другое…
Он протянул руку, взял со стола стакан и сделал большой глоток.
— Я понимаю, ты не хочешь со мной говорить… Кажется, я поторопился. То есть, возможно, я был не прав. Мы должны рассмотреть и другие варианты.
— Возможно? — прошептал Толян и потер глаз. — Другие варианты?
— Хорошо! Я ошибался. Честно говоря, я рад, что могу наконец… Я просто не знал, как вам об этом сказать.
— Значит, ты меня не убьешь?
— О черт! — воскликнул Михаил Африканович, а Елена Константиновна прикрыла рот ладонью.
Капралов с облегчением выдохнул.
— Нет!
— А остальных?
— Никого.
— А если я скажу, что тоже ничего не помню, передумаешь?
— Конечно, нет! А ты правда ничего не помнишь?
— Правда.
— Похоже, вы в тупике… — участливо заметил Штыков.
— Может, есть подозрения, кто это сделал?
— Да.
— Да?!
— Но я не могу сказать, я дал слово.
— Кому?
— Это то, что я не могу сказать.
— Так-так-так… А ты не говори. Давай сделаем по-другому. Я буду называть имена, а ты просто моргни, если я прав.
Капралов подался вперед.
— Это Профессор?
Толян не реагировал.
— Пантелеймон Никанорович? Шахноза? Господи… Это Раиса?
— Нет.
— Как же быть? Ты же сам сказал… Зачем? Что я должен сделать, чтобы узнать?
— Я не тебе сказал.
— А кому?
— Подожди, Лу! — остановила его Елена Константиновна. — Похоже, ты не там смотришь.
— Где не там?
— Ты с ними провел слишком много времени. У тебя глаз замылился. Анатолий, это не Раиса, не Пантелеймон Никанорович, не Шахноза и не Профессор, так?
Толян кивнул.
— Но ты все равно подозреваешь кого-то из своих, так?
Толян молчал.
— Ох, — закатил глаза Капралов, — какой же я кретин…
— Это кто-то, про кого мы еще не знаем, так?
Глаза Толяна заблестели, и он резко отвернулся. Вдруг что-то неуловимо изменилось в его осанке, он приподнял подбородок, повернул голову вместе с плечами и сказал, манерно растягивая слова:
— Он обращался не к вам, а ко мне, чтобы я сам решил. Толик обещал, что не выдаст, и не выдал. А вы хотели с него начать. Какой же вы бессердечный, Лука Романович!
— А это еще кто?! — затряс головой Михаил Африканович.
— Ш-ш-ш… — подняла указательный палец Елена Константиновна. — Вы нам представитесь?
Незнакомец набрал воздуха и произнес с расстановкой:
— Я — Гей.
— В… в каком смысле? — растерянно переспросил Капралов.
— В том самом.
Некоторое время все молчали, усваивая услышанное. Первым подал голос Михаил Африканович:
— Наверно, вам очень удобно в женском теле?
— Что вы несете! — фыркнул Гей. — Я мужчина!
— Но почему вы так долго скрывались? — спросил Капралов.
— А как вы думаете? — Он медленно обвел зрителей взглядом и еще выше задрал подбородок. — Но сегодня я сделал каминг-аут! Вам не понять, как много это значит! Ни от кого не скрываться, не притворяться кем-то другим! Теперь я могу быть самим собой! Да, я люблю мужчин! И что? Мужчин, мужчин, мужчин! Съели?
— Да никто и не… — начала Елена Константиновна, но Гей не унимался:
— Я даже могу пойти в гей-клуб!
— Не уверен, что это понравится вашим… э-э-э… коллегам, — заметил Михаил Африканович.
— Ничего! Я не собираюсь это делать часто! Я же терплю, когда Профессор ходит на коммунистические собрания или Пантелеймон Никанорович смотрит порнуху в интернете.
— Профессор, Пантелеймон Никанорович, этого вы мне не говорили… — удивленно пробормотал Капралов.
— Потому что вас это не касается! — отрезал Пантелеймон Никанорович.
— Это нужно отпраздновать! — воскликнул Гей. — Светочка!
Из-за двери вышла Светлана.
— Принесите нам шампанского! Мы будем пить шампанское и кружиться!
— Вам, наверно, нелегко было решиться? — участливо спросила Елена Константиновна.
— Я давно собирался. Однажды почти собрался, но вышел этот закон о пропаганде, и я передумал.
— А это-то тут причем? — удивился Михаил Африканович.
— Ну как же! Закон о пропаганде гомосексуализма среди несовершеннолетних. У нас ведь Толян. Я боялся, что мое признание сочтут пропагандой, и продолжал скрываться. Знаете, каково это, когда вокруг тебя кипит жизнь, а ты будто и не существуешь…
— А я вот недавно была в Голландии… — задумчиво начала Елена Константиновна.
— Не надо сравнивать! — перебил Пантелеймон Никанорович. — Их волнует мнение потомков, а нас — предков.
— Светочка! — встрепенулся Гей. — Где же наше шампанское?
В салоне появилась Светлана с подносом. Все взяли по фужеру, лишь Елена Константиновна улыбнулась и покачала головой.
— И что теперь? — спросил Михаил Африканович.
— Что «что теперь»?
— Что вы теперь будете делать?
— То же, что и до этого. Зато я знаю, чего больше не буду — притворяться. Лука Романович, скажете тост? Желательно за меня.
— Да, да, конечно… Я рад, что вы нашли в себе мужество… вернее, решились на этот шаг. Желаю, чтобы вы больше не были одиноки.
— Спасибо!
Они чокнулись. Гей повернулся к Елене Константиновне, задержал фужер на уровне глаз и залпом выпил.
— А вас это не шокирует? — обратился он к Михаилу Африкановичу. — Ладно, они психиатры, но про вас я думал…
На лице Штыкова расползлась снисходительная улыбка.
— А что вы думали? Что я, пи… геев не видал, что ли? Я в военном училище учился, у нас там всякое бывало. Это теперь у вас каминг-ауты. А в мое время и слов таких не знали. Однажды один курсант, как сейчас помню, Леха его звали, высокий такой, с волосатыми ногами… мы с ним пошли…
— Не надо, пожалуйста, это лишнее, — вмешалась Елена Константиновна.
— Ну, не надо, так не надо.
— А почему вы передумали? — спросил Капралов. — В смысле — решились? Боялись, что узнает Толян, но открылись ему…
— А как раз из-за этого закона. Толику недавно исполнилось шестнадцать, возраст согласия. Тогда я спросил, не против ли он, чтобы я рассказал про себя.
— А что он?
— Он согласился. Тогда я рассказал, и он пообещал держать в секрете, пока я сам не скажу. Но потом вы решили устроить геноцид, и я обрадовался, что не успел.
— Получается, никто не знал о вашем существовании?