— Можете курить.
Он кивнул на кресло перед столом и снова сел. Они помолчали. Все лишние слова уже были сказаны по телефону.
— Ну, — сказал наконец философ.
Капралов с готовностью откликнулся.
— Мануил Юрьевич, посмотрите, пожалуйста, вот на это.
Он протянул записку. Ашкердов бросил на нее быстрый взгляд.
— Посмотрел.
Капралов положил записку на стол и усмехнулся.
— А ведь я видел ваш портрет.
— Неужели?
— У Тодасевича, министра культуры. Судя по всему, он к вам прислушивается. Вернее, приглядывается… У вас на нем копыта и хвост.
Ашкердов громко засмеялся. Смех его был странным: он весь состоял из двух букв — Х и А; он словно его проговаривал, лишь добавляя кокетливых переливов.
— Ха-ха-ха, смешно, — сказал профессор. — Это автопортрет. Всякие знаменитости рисовали своего мистера Хайда для благотворительного аукциона. Эти пошляки назвали его автошаржем. Интересно, как он у него оказался… Ха-ха! Болван наверняка думает, что сатир и сатира это одно и то же. Но главное, чтоб не путал с сортиром. И чтобы мамочку любил. — Он всем телом навалился на стол. — Скажите, какие у вас пороки? Меня, например, притягивает грязь. Во всех смыслах.
Он нетерпеливо впился глазами в Капралова. Тот тяжело вздохнул.
— Ну же!
— Боюсь, я вас разочарую.
— Я не планировал очаровываться.
— Порок как способ познания мира? — попробовал угадать Капралов.
— Так-так, — заинтересованно подбодрил Ашкердов.
— Понимаете, пациенты всегда опережают мое воображение. Иногда мне кажется, что от безделья оно атрофировалось. Кстати, возможно, именно поэтому я здесь. Раньше мне это не приходило в голову…
— Пациенты?
— Я психиатр.
— Да ладно! — Глаза Ашкердова заблестели. — И часто встречаетесь со всякими… м-м-м… перверсиями?
— Каждый божий день.
— Забавно-забавно…
Он отвалился назад и скрестил руки на груди.
— Что же нам с вами делать?.. О себе говорить не желаете… Знаете, пожалуй, вот что. Я подумываю написать статью. Что-нибудь о пороке в контексте социальной антропологии. У нас извращениями занимаются врачи и священники. Пора вернуть их философам. — Он облизнул свои пухлые губы. — Ваши наблюдения, не медицинские, а писательские, пригодятся.
Капралов медленно кивнул. Тогда Ашкердов пододвинул записку и на этот раз ее прочел.
— Так что это за белиберда?
Капралов стал объяснять. На протяжении его рассказа лицо профессора оставалось бесстрастным, словно обколотое ботоксом.
— Почему-то во все это с легкостью верится, — сказал он, когда Капралов замолчал. — Жизнь научила нас видеть заговор даже там, где он есть.
Он прикрыл глаза. Прошло довольно много времени, когда он наконец их открыл и потер рукой висок.
— В общем, история довольно простая. Я одного не понял, причем здесь Жуковский? Почему он вас прислал? Где его выгода?
— Он хочет место в первых рядах на инаугурации. Думает, что я могу это устроить.
— Ага, теперь сложилось. Я тоже там, кстати, буду.
— Так вы тоже полагаете, что Шестаков…
— Я там буду в любом случае. — Он взял со стола мобильник, нажал кнопку и приложил его к уху. — Гризя, принеси нам чаю.
Он закурил тонкую дамскую сигарету.
— С Распутиным вы хорошо придумали. У историков есть белое пятно: они не могут сказать, почему Гришка так сблизился с царской семьей. Изобретают всякое: познакомила фрейлина Вырубова, произвел впечатление на царицу, нравился детям… В общем, сплошные домыслы. Но присутствует субъективное ощущение, что был какой-то толчок. Чем-то он заслужил их доверие, и они выписали его из провинции и приблизили. Но фактов-то нет, вот и сочиняют… А тут вполне ясно — нашел способ произвести наследника! Весьма, весьма вероятно… Пожалуй, напишу статью. Оставите мне это? — Он многозначительно посмотрел на записку.
Капралов кивнул.
— Прекрасно! Тогда давайте порассуждаем. Что вам непонятно?
— Да, собственно, только одно: что Распутин считал самым главным.
В комнату вошла Гризелда, поставила поднос и удалилась.
— Он сказал Николаю собрать всех в одно место и назвать матрешкой, — снова заговорил Капралов. — «Все» — это царская семья. Поскольку царица беременна, то седьмая фигурка это будущий ребенок. «Через это передашь» — передать он должен власть. Потому и фигурка мальчика — девочки не могли наследовать. А вот что он должен был вложить в матрешку, я не понимаю.
— Не в матрешку, а в яйцо, — задумчиво поправил его Ашкердов. — И не вложил, а спрятал… Значит, никаких идей?
— Смерть свою, что ли?
— Вы же сами говорили, что он хотел наследника, чтобы передать власть. Король умер, да здравствует король! Помните? Так что в определенном смысле в этом яйце и была его смерть. Только хитрый Распутин об этом ничего не сказал. Но вот с помощью чего он приказал ее спрятать, действительно вопрос!
— Выходит, вы тоже думаете, что это что-то нематериальное?
— Разумеется.
— Может быть, с помощью веры?.. Что могло быть для него главнее?
— А говорите, не понимаете, — удивленно заметил Ашкердов. — Близко, можно сказать горячо. Сегодня мысль, что веру можно куда-то вложить, кажется наивной, но в начале прошлого века материальный мир и мир идей еще не разделились, они по сути были частями одного реального мира.
— Но все-таки это не вера?
— Нет. — Профессор прихлебнул чаю. — Для царя, может, главнее ничего и не было. Но ведь это не он решал. Да и не стал бы Николай этого делать.
— Почему?
— А потому. Для него вера была вещью отнюдь не абстрактной. Это сейчас верят, а сформулировать не могут. Он был человек набожный. И глава церкви к тому же. Думаете, он стал бы молиться на деревянного идола? Это язычество и святотатство. Веру он понес бы в церковь.
— Пусть так. Но вы знаете, о чем речь?
— Откуда ж мне знать! Меня там не было… Но, разумеется, есть соображения.
— Поделитесь?
Ашкердов поднял руку и погрозил Капралову пальцем.
— Так это не работает, не обессудьте. Все думают, что философы дают ответы. А вдруг я ошибусь?.. Нет, мы задаем правильные вопросы. Разве это не лучшая помощь?
Капралов понуро опустил голову.
— Главный вопрос такой. Почему вы решили, что именно веру считал самым главным и требовал вложить в матрешку Распутин? Восстановите ход своих мыслей. И учтите вот что: вера не возникает на пустом месте. Без нее здесь, конечно, не обошлось, но главное это не она.
Ашкердов замолк, хитро улыбаясь. Капралов посидел, подбирая слова, потом сообразил, что аудиенция закончена, и встал.
— А что будете делать, когда разберетесь? — спросил философ.
— В каком смысле?
— Ну, узнаете вы историю матрешки и зачем она, а дальше? Напишите в блоге? Попробуете им помешать? Или помочь, я не знаю… В чем смысл вашей суеты? Вот Жуковский на инаугурацию хочет, это я понимаю. А вам-то что нужно?
— Я книжку напишу.
— Журналистское расследование, что ли? Ну-ну… Пойдемте, я вас провожу.
Гризелда ждала в прихожей. Ашкердов забрал у нее пальто, помог Капралову одеться и уже в дверях сказал:
— Ваша роль в этой истории — вот единственное, что непонятно мне.
5
Посередине комнаты на первом этаже сталинского здания на Ивановской площади стоял накрытый белоснежной скатертью стол. На одной его стороне сверкала глазурью шеренга тортов, на другой потели полдюжины бутылок шампанского. Кондитер в белом колпаке двигался вдоль тортов, подолгу зависая над каждым, как ребенок над муравейником.
Едва инспекция завершилась, в комнату вошли трое. Первым шел Янис Иванович Куницын, следом за ним похожий на суриката маленький и нервный начальник протокола Водовозов, а позади Вениамин Эдуардович Толстокожин.